Вниз, по склону берега, уже бежали. К реке! К реке! Кто-то кричал на ходу возбуждённо:

– Плоты надо вязать! Раненых – на плоты!

Часть спустившихся к Угре направилась к деревне, видимо, намереваясь разжиться там материалом для плавсредств. Но большинство шли и шли в одном направлении. Угра разлилась широко. Смутно, в тумане, виднелся противоположный берег. Там были уже наши окопы. Они виднелись рыжеватыми песчаными пунктирами оттаявших брустверов и шапками землянок. И оттуда уже кричали:

– Давай, мужики!

– Переправляйся!

Бойцы отошли от берега шагов на сто. Всё ближе становился другой, тот, свой, к которому они и бежали все эти дни через пули и мины. Разбрелись по пойме по пояс в воде. Русло реки неширокое. Решили преодолеть его вплавь. А там, по мели, до леса уже совсем ничего. И вот когда первые дошли до стремнины, из деревни ударили пулемёты.

– Назад! – закричал Воронцов и увидел, как его бойцы кинулись в овраг.

– Назад! – кричали другие командиры и те, кто ещё не успел спуститься к реке и теперь оказался вне зоны огня.

Командарм и ещё несколько человек стояли возле ивового куста над обрывом. Когда началась стрельба, вся группа спустилась в лощину.

Спустя несколько минут стало окончательно ясно, что и здесь не пройти…

По Угре понесло трупы. Те, кто успел забрести к руслу, кинулись в воду и поплыли к противоположному берегу. Немногие доплыли. Другие побежали назад. Но и из них до спасительного оврага добрались всего несколько человек.

Атаковать деревню было уже некем. Спустя некоторое время уцелевшие под огнём пулемётов выбрались из оврага и повернули назад, в лес. Но на большаке их ждали танки. Два или три, они выползли из перелеска как раз в тот момент, когда бегущие были на полпути к лесу, и тут же открыли огонь.

Воронцов со своим взводом вылезал из оврага уже по телам убитых. Побежали к лесу. Никто из них уже не отстреливался. Не у всех даже хватало сил бежать. И они просто шли к лесу, перешагивали через упавших, равнодушно ожидая и своей пули, которая, возможно, уже летит. Стрелять из винтовок и автоматов по танкам было бессмысленно. Оставалось просто бежать. А если не было сил бежать, то идти. Уходить к лесу.

Вскоре кое-как добрались до сосняка. Сверху сосны заволокло туманом. Но, когда подошли ближе, выяснилось, что сосняк – на той стороне речки, за разливом. Сосредоточились на правом берегу. Разведчики нашли брод. Переправу начали в тот момент, когда вверху, на большаке, появился ещё один танк. Пули зашлёпали по воде. Командарм вместе со всеми по грудь вошёл в воду. На середине брода оглянулся:

– Ребята, быстрей!

Пулемётная трасса взбугрила воду, разрубила цепочку идущих. Несколько обмякших тел потащило течением вниз, под кусты.

– Радиста убило!

– Эх, потонул парень…

Радист мгновенно ушёл под воду вместе с рацией. Никто не успел его подхватить. Вода кругом так и пенилась от пуль.

– Пропали и мы…

– Вперёд! Не отставать!

Танк продолжал обстреливать переправу. Убитых и раненых тут же захватывало течением и сносило вниз. Раненых уже не ловили на полы шинелей, не подхватывали под руки, чтобы оттащить в безопасное место и потом перевязать. Живые и невредимые бежали вперёд, лишь бы поскорее миновать полосу огня. А раненые… Что-то надорвалось в людях. Что-то надломилось. И командарм это видел. Наступал последний час. Чуда ждать было уже неоткуда.

Снова мелькнуло впереди лицо Радовского. Оно уже ничем не отличалось от других. Те же грязные потёки. Та же печать обречённости.

В сосняке рассредоточились. Поступил приказ: занять круговую оборону.

И тут пронеслось:

– Генерал ранен!

– Командарма ранило!

В горле у Воронцова пересохло. Рядом опустился в снег Турчин.

– Что, Курсант, кажется, настала пора последний парад принимать. Вот тут. – И подполковник поклевал перед собой пистолетом, разбрызгивая снежное месиво.

– А что ж… Позиция-то – ничего. Небезнадёжная.

– Бог даст, подержимся и тут.

Снова появился капитан-автоматчик. Быстро шёл вдоль цепи и расставлял людей по позициям.

– Приказ – продержаться до темноты, – говорил он деревянным языком, то ли от усталости, то ли оттого, что сам не верил в то, что говорил. – Вечером, когда стемнеет, пойдём на прорыв. Беречь патроны.

Взвод Воронцова молча выслушал приказ. Начали окапываться. Носилки с раненой девушкой унесли за сосны, в овраг. Там уже накапливались штабные и те, у кого не было оружия. Туда же подтаскивали со всех сторон раненых.

В тумане, в соснах, затрещал громкоговоритель. Заиграла, затренькала родным голосом балалайка, плеснула в душу милой тоской, и многие сердца зашлись, задрожали жалостью к себе. Многие подумали: «Ну мне-то это всё – за что?!» Балалайка сделала своё дело, затихла на минорной ноте. И голосом усталого, измученного человека, утратившего все надежды, сосны заговорили с людьми:

– Братцы! Братцы, это я, Антонов! – И затихли сосны на некоторое мгновение, словно собирались с силами. – Всё, больше нету моего терпения… Все силушки меня покинули, хоть ложись и поминай. А здесь хоть кормят…

Вот и всё, что сказали залёгшим в мокром снегу последним бойцам 33-й армии угрюмые сосны безымянного леса. И это был человеческий голос. Бойцы молчали в ответ. Никто даже не выругался. Не было сил и у них – ни ругаться, ни плакать.

Рядом со взводом Воронцова занял оборону Радовский со своими людьми. Воронцов видел, как он ставил боевую задачу автоматчикам и снайперу. Немного поодаль, дальше по цепи, торопливо выбрасывали из-под себя чёрный снег со слипшейся прошлогодней листвой бойцы во главе с лейтенантом, которого Воронцов запомнил по прорыву и бою в деревне. Работали они сапёрными лопатками и касками.

Не дождались они темноты. Через час с небольшим за соснами замелькали густой цепью серо-зелёные шинели.

– Вот и сваты пожаловали, – сказал спокойным голосом дядя Фрол, прилаживая на бугорке свою трофейную винтовку с примкнутым штыком. С самых Прудков он не расставался с ней. Кое-как добывал патроны и вчера за три обоймы отдал разведчикам свою шапку и рукавицы.

Радовский вытащил из-за пазухи бинокль. «Ну, – застучало у него в груди, – вот и началось то, ради чего я здесь, под пулями». Но впереди, за соснами, он не увидел своих людей. Там развёртывалась в цепь не его взводы и не казачья сотня – немцы. «Вот и слава тебе господи, – облегчённо вздохнул он. – Всё же не в своих стрелять…» В одно мгновение все смуты улеглись. Радовский почувствовал себя русским офицером в Августовском лесу.

Как всегда, атака началась с миномётного обстрела. Но обстрел длился недолго. Цепь пошла на сближение. Некоторое время немцы шли молча. Уже хорошо были видны каски и распахнутые шинели. Никто не открывал огня первым. Ни наступавшие, ни залёгшие в обороне. Словно на спор: у кого нервы сдадут.