Не знаю, зачем обозвала.

Наверно потому, что по-прежнему не могла вынырнуть из состояния удушающего аффекта. Давиду пришлось меня обездвижить, выкрутив руки за спину, и забросить на плечо, чтобы не сопротивлялась.

Он не стал брать меня сегодня. Жалел?

Странно конечно. Но всё же… он не позволил. Не позволил брату причинить мне боль. Встал за меня горой! Даже ударил! С ума сойти… Этим своим ударом окончательно разорвав в пух и прах их братские отношения.

Лучше бы изнасиловал! Лучше бы трахнул, как обычно любил это делать, привязав к кровати, опрокинув животом на стол! А не просто взял и ушёл, грюкнув дверью.

Одиночество и темнота… вот, что стало для меня самой настоящей пыткой.

Не его дерзкие толчки внутри моего лона, не его сперма, марающая каждый миллиметр моего тела. А его безразличие и игнор.

* * *

Безжалостный снова исчез непонятно куда. Не появлялся больше двух дней.

Я ничего не ела. Слабость буквально выбивала пол из-под ног, а сильные головные боли блокировали сон. Один день я просто провела в кровати, а на следующий, под утро, проснулась от мучительного кашля.

Тогда я ещё не понимала, что у меня началась лихорадка. Меня бросало то в жар, то в холод. Пропал аппетит. Я думала, это были, не иначе как последствия нервного перенапряжения.

Распахнув окно, вдохнув полной грудью бодрящий воздух, я решила навестить Кристину, чтобы хоть как-то отвлечься. А ещё лучше, отыскать Наталью, или Вику, чтобы сообщить им, что мне дурно.

Полчаса отчаянно колотила в дверь кулаками, пока не содрала костяшки в кровь, но всем, вероятно, было плевать на мои ничтожные попытки привлечь к себе внимание.

Пришлось довольствоваться лазейкой через окно.

* * *

Сегодня совсем что-то нездоровилось. Еле-еле добралась до балкона. Хоть и расстояние было пустяковым, но я чуть-было не оступилась и не сорвалась вниз. Голова сильно закружилась, а горло сдавило острым кашлем. Чувствуя распирающую боль в грудной клетке, что отдавала в позвоночник, я начала задыхаться и закашливаться. Там, в области легких, словно трещал и лопался боевой снаряд. Или это мои лёгкие по непонятной причине растягивались и рвались будто тонкие нити.

Тронув лоб, облизав обезвоженные губы, я поняла — лихорадка усилилась. Один шаг остался до цели.

Последний рывок. Прыжок. И… тихий стон невольно сорвался с моих губ, когда я, поскользнувшись, теряя равновесие, начала балансировать и заваливаться назад спиной в пустоту.

Ночью шёл дождь. Стены и перила балкона покрывала влага. Я бы упала. И это был бы мой последний вопль, если бы кто-то вовремя не схватил меня за руку.

Рывок, доля секунды… И я цепляюсь за крепкие плечи, как за единственную надежду на спасение.

— Ненормальная! — крик в ухо. — Я ведь предупреждал!!! — Тряхнул как тряпичную куклу, заставляя посмотреть в лицо персональному кошмару, но я ощущала себя куском жидкого теста, который растягивали туда-сюда из которого лепили то, что желали.

Давид втащил меня внутрь комнаты, а я продолжала шарить вялыми руками по его огромному телу, пытаясь ухватиться, устоять на ногах. Но ничего не получалось. Чертова слабость забрала всю оставшуюся энергию.

Я только успела взглянуть на Кристину, которая смотрела на меня широко распахнутыми глазами, слегка приоткрыв рот, и как-то странно ёрзала в инвалидном кресле, будто переживала, будто что-то пыталась сказать.

Но у неё ничего не получалось.

— Крис-тина… — голова опрокинулась назад, ноги подкосились. — Кажется, я начала бредить. Ибо перед глазами быстро-быстро замелькали обрывки из кошмарного прошлого.

Имя незнакомки, сорвавшееся с моих губ, ещё больше разозлило Давида.

— Почемуууу? Почему ты к ней ходишь?? — зарычав, хорошенько тряхнул, сжимая хрупкие плечи до синевы, утаскивая обратно в проклятый карцер, который я ненавидела также сильно, как свою самую глупую ошибку, которую совершила в ненавистном прошлом, случайно ляпнув Виктору о намерениях Давида «отправиться на рыбалку».

На последней минуте бодрствования, собрав в кулак остатки сил, я вырвалась из его хватки и закричала во всё горло, когда Безжалостный швырнул меня в темноту, на холодный пол.

— ПОТОМУ ЧТО МНЕ ЕЁ ЖАЛЬ! Потому у меня тоже должен был быть РЕБЁНОК!!! — Сидя на коленях, внутренне взрываясь от душевной боли, я отчаянно вцепилась пальцами в паркет, ломая ногти до противного скрежета половиц, — Твой ребёнок, Давид. Но он умер. Моя мать убила его… — Пауза. По щекам, будто кнутом, хлещут слёзы, а сердце тонет в крови. — Ядом. Она подсыпала мне в чай отраву и вызвала выкидыш. Четыре. Года. Назад.

Вскинув голову вверх, посмотрела на него, такого растерянного, сбитого с толку и ошарашенного, сквозь пелену едких слез и… мгновенно лишилась чувств.

* * *

На некоторое время мне удалось почувствовать себя свободной. Боль отступила, а сознание очистилось от вечных проблем. Сначала, я подумала, что моя жизнь оборвалась. Что я умерла и попала в иной мир. Но из этого сладкого дрёма, обратно, в отравленную реальность, меня вернул знакомый бархатный голос, наполненный тревогой.

— Вся горишь…

Крепкая ладонь накрыла лоб, осторожно провела по влажным локонам и щекам, бережно растирая слёзы.

Нежно, ласково. И сердце в груди начало сходить с ума, мигом вернувшись к жизни.

Кто это? Давид? Мой Давид. Мой любимый и нежный мишка…

Он что вернулся? Или я брежу.

— Да-вид… Да-вид…

Шептала, мотыляла головой в разные стороны, не соображая вообще, что происходит, не контролируя свои мысли, слова, действия.

— Прос-ти…

Почувствовала, как меня подняли с пола и, крайне осторожно прижав к тёплой груди, куда-то понесли.

— Шшш… Тише-тише… У тебя лихорадка. Дурочка… Почему молчала?!!

— Ты н-не хотел слы-шать…

Последние слова… и очередное падение в бесчувственную воронку небытия.

* * *

Даже сквозь сон я слышала какие-то голоса. Чувствовала, как чьи-то тёплые руки гладят мои волосы, а мягкие губы целуют холодные пальцы. Чувствовала знакомый запах, с ноткой морского бриза, от которого по телу растекалось приятное тепло, а дрожь подавлялась.

Периодически я вскакивала с кровати, обеими руками хваталась за горло, и давилась лающим кашлем, чувствуя, как лёгкие выворачивает изнанкой наружу.

Давид в этот момент явно сходил с ума.

Прижимал меня к себе, успокаивал.

Не помню, какими именно словами, но его слова, его трепетные ласки не сравнились бы даже с самыми дорогими и самыми эффективными лекарствами, что существовали в мире по сей день.

Неужели поверил?