– Откуда мне знать… – раздраженно ответила Анна, испытывая страшную неловкость от того, что ее состояние, оказывается, имеет вполне конкретное название. – Может, и галлюцинации, но тогда откуда эти лимонные корки? Она сидела вчера на кровати и говорила со мной – пусть это будет даже призрак, мне все равно, – и при этом грызла лимон, в комнате сильно пахло им… А ведь мы на ужин не заказывали лимонов… Вот и ответь мне, откуда эти лимонные корки? Откуда этот запах? Ведь я до сих пор слышу его…

В ее голосе уже чувствовались истеричные нотки.

– Действительно: откуда?

– Вот и я о том же…

– И ты, стало быть, решила, что ее появление или же ЯВЛЕНИЕ – знак, призывающий тебя непременно побывать на кладбище и удостовериться в том, что она действительно умерла?

– Да. И не вижу здесь ничего особенного. Это нормально, наконец: прилететь из Англии в родной город и взглянуть на могилу сестры. Ты не находишь?

– Почему же? Вполне. Только обещай мне, что больше не будешь сбегать от меня; искать тебя по всему городу – задача не из легких… Я и сам удивляюсь, как это я нашел тебя в этих трущобах!

Но его удивление было ничем по сравнению с удивлением Анны: у нее в голове не укладывалось, как этому ПРИЕЗЖЕМУ удалось разыскать ее, да еще в такой удобный для бегства момент, когда ее мучители уехали. Разве что в городе действуют невидимые рычаги влияния, которыми управляют те самые авторитеты, подчиняющиеся, в свою очередь, московской мафии? А почему бы и нет? Вряд ли Пол Фермин стал бы нанимать дилетантов. Стало быть, у Игоря большие связи и в С. «Что ж, – подумала она, – лучше так, чем оказаться вывернутой наизнанку и удушенной на свалке или на пустыре». Хотя присутствие Игоря стало уже тяготить ее. Ей казалось, что он не охраняет ее, а пасет, как дорогую и породистую корову, от которой потом можно будет получить невиданное количество молока. Точнее, фунтов стерлингов.

Ей стало смешно от собственных мыслей, и она расхохоталась.

– Ладно, телохранитель, поехали на кладбище. Хватит лопать, а то испортишь фигуру… Я иду в ванную, буду готова через полчаса.

* * *

«Но на кладбище мы в тот день так и не попали. Совершенно неожиданно в холле гостиницы я увидела человека, который уж наверняка мог рассказать мне про Милу все. Это был профессиональный фотограф, который хорошо знал Милу и частенько при случае подкидывал ей халтурку. Он в отличие от нее был более предприимчив, ладил с заведующими детских садов, где можно было хорошо заработать на портретах малышей, особенно в праздничные дни. Он первый начал фотографировать в родильных домах и, хотя это было строжайше запрещено, всегда находил возможность проникнуть туда и снять роженицу с новорожденным младенцем, за что получал хорошие деньги. Иногда они работали на пару с Милой, и я больше всего боялась тогда, что Мила влюбится в него и выйдет замуж. Но этого не произошло, и в нашей жизни появился Вик…

– Саша! – крикнула я, увидев направляющегося к окну администратора парня с фотоаппаратом в руках, одетого в потрепанный джинсовый костюм и джинсовую теплую куртку. – Подожди!

Игорь понимающе отошел в сторону, а я со всех ног бросилась к Сане.

– Ты? – спросил он так, словно увидел призрак. Да-да, это был примерно такой же взгляд, какой, наверное, бывал и у меня, когда я видела перед собой прозрачную и источающую холод Милу… – Но откуда?

– Нам надо поговорить. Прошу тебя, если даже ты сейчас очень занят, удели мне минут пятнадцать. Я приехала сюда издалека, чтобы разыскать Милу. Мне сказали, что она погибла… Как? При каких обстоятельствах и когда?

Лицо его тотчас изменилось, побледнело. Он сел на одно из кожаных кресел, которыми был заставлен холл, достал сигарету и закурил, пуская дым вверх и, казалось, забыв обо мне напрочь.

– Саша! Очнись! Что с тобой?

Он вздохнул и взглянул на меня с упреком.

– Приехала, значит, да? А где же ты была раньше, когда она болела?

– Да чем она болела?

– У нее была сложная форма кори и скарлатины… И это во взрослом возрасте, представляешь?!

Но я ничего не представляла. Для меня слова „корь“ и „скарлатина“ всегда ассоциировались с обычными детскими болезнями, которые надо воспринимать как данность. Ими нужно переболеть и забыть о них навсегда. До своих, собственных детей.

– Она едва выкарабкалась… Денег у нее не было, она позвонила мне и попросила взаймы. Я, конечно, денег нашел, бегал за лекарствами, продуктами и даже варил ей… Она сказала, что кто-то украл все ее сбережения, которые она собиралась потратить на хорошую немецкую технику…

– Она выжила? Скажи, она осталась жива?

– Да. Но после этого уже не могла так много работать, как прежде. Она вообще сильно изменилась тогда, похудела, выглядела больной… Мы стали видеться реже, она словно избегала меня, а потом и вовсе исчезла. Как ни приду – ее нет дома. Да, чуть не забыл! Она же продала квартиру, но вот денег у нее почему-то не прибавилось. Она, насколько мне известно, жила в какой-то заводской общаге на „Сахалине“, а потом и вовсе перебралась на квартиру к какому-то бомжу. Кто-то видел ее в аптеке, где она покупала бинты и бутылки с фурацилином… Может, лечила кого. Но, между прочим, ее фотографии время от времени появлялись в местных газетах… Ты же знаешь ее манеру, ее стиль работы…

Я знала, что Мила, что бы она ни снимала, непременно добавляла в кадр хоть каплю воды, причем в самом прямом смысле слова. Скажем, портрет девушки… Но на лице или плече – неважно где, обязательно должна была присутствовать хоть капля воды, для блеска… Для Милы работать на заказ, то есть снимать групповые портреты или обычные пейзажи, было настоящей пыткой. Она любила крупный план и чтобы сюжет непременно был связан с водой. Вода, влага на ее работах приобретала туманно-расплывчатое сияние, матовый блеск, который делал изображение живым… Эффект свежести снимка был потрясающим. Это понимала даже я, которая терпеть не могла Милу за ее неприспособленность к жизни и в глубине души считала ее малость тронутой… Ну талантливая, дальше-то что? Кому были нужны ее фотографии здесь, в этом большом и бестолковом провинциальном городе, где человеку невозможно самоутвердиться, если только он не вор и не авантюрист. Честному человеку здесь делать нечего, его превратят в серую моль и годам к шестидесяти окончательно прихлопнут… Но Миле было наплевать на все это. Она ходила по городу в поисках своих сюжетов, любила подолгу нежиться на солнышке у воды, снимая (тратя дорогую пленку, черт подери, купленную на мои деньги!) блики солнца на поверхности озера или пруда, мокрых, в солнечных брызгах детей, животных, плачущих женщин… Она говорила, что ее не интересуют деньги, а между тем она ела продукты, купленные мною, и спала на простынях, которые тоже купила я… И хотя я знала, что не будь меня, она бы валялась на старых драных тряпках и питалась одним хлебом и молоком, все равно Мила меня раздражала и доводила своим блаженным видом до исступления…

Но все это было в прошлом. Теперь мне предстояло услышать от ее коллеги, Саши, как же оборвалась жизнь этой юродивой.