— Я вам что Ванга что ли?

— Нет, ты у нас Шерлок Холмс, — польстила мнеМаринка.

— Да какой там… — я устало отмахнулась. — Я ведьдаже теперь не могу узнать, как продвинулось следствие. Нашли ли какиеотпечатки, видел ли кто из соседей злоумышленника, допросили ли Коляна…

— Почему? Разве Геркулесов тебе не скажет?

— Не дружусь я с ним, — буркнула я.

— Милые бранятся, — захихикала Маруся.

— Заткнись, — предупредила я. Маруся испугалась изаткнулась.

— Может, нам спросить. Мы, вроде, тоже непосторонние, — неуверенно предложила Марья.

— Вам он тем более ничего не скажет, — расстроилая подружек.

— Остается только одно, — изрекла Княжна, вставаяс трона (облезлого кресла со сломанным подлокотником). — Идти на поклон кАнтошке Симакову.

Я кивнула и направилась к двери, все остальные потрусилиследом, даже бледная Эмма Петровна.

Застали мы Антошку за его любимым занятием — подслушиванием.Стоял он, когда мы без стука ворвались в его кабинет, у стены, прислонив банку(на сей раз трехлитровую) к уху, выражение лица при этом имелодухотворенно-счастливое. Нас он даже не заметил.

— Товарищ Симаков, — гаркнула я бодро. —Какие новости?

Антошка охнул и выронил радар из ослабевших рук. Мы сужасом, самый неподдельный читался на Антошкином лице, следили за тем, какбанка приближается к полу, как ударяется об него, как бумцает, катится… и неразбивается.

— Ура! — возопил Антошка и тут же вцепился вуцелевший локатор обеими руками. — Сейчас самое интересное будет.

— Про кого? — Маруся засеменила к Симакову,навострив ушки.

— Про чего.

— Про что, — поправила Эмма Петровна.

— Да тихо вы, там Геркулесов слово взял.

— Так значит, они за стеной…?

— Помолчите, — пресек любые дальнейшие расспросыинститутский Штирлиц, после чего вновь припал к банке.

Мы послушно замолкли. Только Маруся, бубня что-то обидное,начала кружить по комнате, шаря глазами по сторонам. Мы уже не знали за кем намследить: за Антошкой, стоящим, как цапля, на одной ноге, и постигающим нечтонам неведомое, или за подружкой, целенаправленно что-то в помещениивынюхивающей. Не знаю, как других, но меня привлекала больше Маруся, поэтому яплюнула на Симакова, и двинулась за ней. И не зря, ибо Маруся нашла, что искала— с победным улюлюканьем она кинулась к тумбе, на которой стояли искусственныецветы в аляповатой вазе, хватанула их за соцветия, швырнула в угол, и, завладевтем, что так долго выискивала, ломанулась к стене, пихнула Антошку в бок,заняла его место, пристроила вазу, приложила ухо к ее дну, зажмурилась, послечего замерла.

Стояла она так недолго. Минут 5. По истечении которыхоторвалась от стены, повернулась, продемонстрировав нам свое покрасневшееоттопыренное ухо, и растеряно выдала:

— Не знают они ни черта.

— Как это? — возмутились мы, буравя глазами тоМарусю, то Антошку.

— Очень просто.

— Вот тебе раз! И никаких улик в моей квартире ненашли? — переспросила я, на всякий случай. Антон кивнул, а я неуспокоилась. — А что еще Геркулесов говорил?

— Про какого-то алканавта, который живет под твоимдиваном.

— О! У нас под диваном кто-кто живет? — Марусиныщеки стали под цвет ее уха, наверняка, от любопытства. — И от кого мы егопрячем, если у нас нету мужа?

— Это он про Коляна, а живет Колян, сами знаете где.

— А… Эта история нам известна, — разочароваласьМаруся. — А ты впрямь думаешь, что он видел нашего убийцу?

— Уверена.

— Так чего мы тут дурью маемся? — вскочилаМаринка. — Побежали его искать!

— Где? Я адресов бомжатников, где его подружки живут,не знаю.

— Надо узнать, — не умеряя пыла, настаивалаМаринка.

— Не к спеху. Все равно он мало чего сможет рассказать— он же отрубился.

— Но вечеров ты его допросишь, да, Лель?

— А как же.

Антошка, который весь превратился в слух, стоял, какПизанская башня, чуть наклонившись, и ловил каждое наше слово. То, что словаэти были ему мало понятны, его не волновало, он, видно, решил, что главноезапомнить все досконально, а уж потом расшифровать. А уж коль и расшифровать неполучится, то смысл придумать самому — при его таланте, это раз плюнуть.

— А про Ваську он там ничего не говорил? —задумчиво протянула я.

— А? — Антошка заморгал, не сразу понимая, чтоэтот вопрос обращен к нему.

— Говорил что-то, — встряла Маруся, очень гордаяоттого, что из нас оказалась самой находчивой. — Что-то про то, что покаВаську выпускать нельзя. Потому что, хоть он и в несознанке, все улики противнего.

— Ага. А про наших мужиков?

— А про них-то чего?

— Ну так. Может, чего болтнул?

— Ваши субчики у Николая Николаича под колпаком, —веско вымолвил Антон, шарахнув по Марусе уничтожающим взглядом. — За нимидавным-давно слежку установили, и пока решили не снимать.

— Неужто?

— А то! — самодовольно хмыкнув, заверил насАнтошка, после чего отнял у Маруси вазу и вновь превратился в слух.

Мы еще немного постояли, перекидываясь фразами, коимиобеспечили Симакову пищу для размышления и материал для фантастических историй.После, с чувством исполненного долга, удалились в свою комнату. Последнее, чтомы видели, притворяя дверь 46-го кабинета, это счастливую физиономию Антона,прижимающего к груди недавно приобретенный чудо-радар, украшенный лепнымирозочками.

К обеду нас ошарашили известием о том, что кое-кому из наснадобно задержаться до 7 вечера для срочной работы. Авралы у нас случаютсякрайне редко, и мы к ним не привыкли, по этому хотели отпинаться, но на сей разКузин был непреклонен — директор распорядился выдать работникам зарплату днемраньше, поэтому вычислительный центр обязан сделать ведомости к завтрашнемуутру.

— Как же мы без предупреждения домой не явимся? —захлопала глазенка Маруся, давя на Кузинскую жалость и верность домостроевскимустоям.

— Позвоните, предупредите. — Настаивал Кузин,проявляя несвойственную решимость. Видно, страх перед директором был сильнееверности и жалости.

— У нас дети маленькие, мы не можем, — началаканючить Княжна.

Я хрюкнула — ничего себе маленькие, Ленкиной дочке 15, остальнымне меньше 7.

— И мужья любимые, их надо ужином кормить, —подключилась Маринка, которая даже посуду за благоверным не мыла.