— Ну, кадры!

— Ага, эти «кадры» нас с сербом за непослушание и нарушение режима в колодки заковали.

— В смысле?

— В прямом смысле — две доски с прорезями для рук и ног связываются вместе. И ты сидишь, как сыч, ничего сделать не можешь. Ни сидеть толком, ни лежать. Спина затекает, суставы ломит — жить не хочется.

— Ни черта себе!

— Да, братка, дела были… Давай еще, что ли?

— Давай, сколько той жизни! — и Николай сам разлил коньяк по рюмкам, постаравшись налить своему собеседнику чуть побольше, чем себе.

— Так слушай дальше.

— Слушаю.

— «На четвертые сутки приходят двое с автоматами наизготовку. Подходят ко мне, и один показывает: «Тебя, мол, пришли мы пиф-паф». И затвор своего автомата передергивает, гад, в грудь мне стволом тычет. Второй то же самое делает — и ржут оба, про что-то между собой договариваются. Я, скажу тебе честно, даже струхнул слегка…

— Я думаю! — очень искренне ответил Коля, представив себя в такой же ситуации.

— Хана, думаю. И давай кричать что есть сил — разберитесь сначала, потом стреляйте. Я русский доброволец, мол, вам, сербам, ехал помогать. А они ржут себе. Первый меня снова в грудь автоматом — ты усташик, говорит, тебе сейчас будем Гитлер капут делать.

— Кто-кто?

— Усташик. Про усташей, хорватских фашистов, слышал когда-нибудь?

— Ну.

— Так вот сербы всех хорватов усташиками называют. И меня, значит, за усташика приняли.

— Ничего себе!

— Тут второй первого толкает в бок и кричит — не усташик, мол, это никакой. «Ты муслик!» — на» меня, и тоже автоматом в грудь.

— А «муслик» кто такой?

— Мусульманин. Я уж не знаю, какую они разницу находят между ними, не все ли равно, кого расстрелять, если ни усташиков, ни мусликов они на дух не переносят, но тут эти двое чуть не подрались. Один вопит «Усташик!», другой — «Муслик!», а я под стволами ихних автоматов переминаюсь с ноги на ногу и боюсь слово вставить.

— Весело тебе там стоялось, я думаю!

— Не то слово! Потом решился все же, кричу: «Я рус», русский доброволец. Они так посмотрели на меня еще раз, странно очень посмотрели, потом рассмеялись и знаками показывают — пошли, мол, за нами. Все, думаю, хана — выведут во двор и шлепнут, как собаку. А потом, как в песне поется, — «и никто не узнает, где могилка моя».

— Да-а, дела…

— Но повели они меня не на расстрел. Это они, оказывается, так шутили — пугали меня. Привели в какую-то комнату, там мужик сидит, судя по всему — их командир. Тот давай меня расспрашивать, кто я такой. Он по-русски всего два слова знает, а я по-сербски — вообще ни слова. Разговор у нас забойный получился. Я наконец догадался, достаю из кармана записную книжку, показываю этому мужику номера телефонные, что мне тот братан в Минске еще надиктовал. А он у меня имя спрашивает. Я сказал, он начинает звонить по телефону, поговорил с кем-то, повесил трубку, повернулся снова ко мне и отрицательно головой качает — не знают, мол, тебя в Белграде, что ты врешь-то. Кто ты такой, говори правду?

— А в натуре, как доказать-то в такой ситуации, что ты не лысый?

— Ты слушай — самые корки начинаются. Только давай для бодрости еще по одной хряпнем.

— Не против.

— А тост у нас будет отличный, — Александр загадочно усмехнулся, — за нашу доблестную белорусскую противовоздушную оборону!

— ПВО здесь при чем? — непонимающе уставился на наемника Николай.

— Самое непосредственное отношение имеет. Ты слушай. Я, значит, снова этому командиру начинаю объяснять — мол, я белорус, приехал воевать за вас. Наемник. Доброволец. Волонтер. Все слова-синонимы вспомнил. И во время всех этих базаров вдруг случайно упомянул Минск.

— Минск?

— Вот он меня точно так переспросил: «Минск?» — и весь как-то насторожился. Я говорю — да, Минск. Я из Минска. Он что-то солдатам своим в коридор крикнул, и через минуту перед нами на столе уже лежала карта Европы. Он мне на нее кивает — покажи, мол, свой Минск, раз ты оттуда. Я, конечно, нашел Белоруссию, показал ему Минск — смотрю, он на глазах расцветает. Я еще раз говорю — «Белоруссия, Минск». На паспорт показываю — там же тоже написано, что я из Минской области. Тут — он ко мне бросается, обнимает, радуется чего-то. Солдаты его меня тоже уже чуть ли не на руках носят. Волокут тарелку борща горячего, кусок говядины огромный, даже самогонки бутыль раздобыли. А я ни черта не понимаю, что с ними вдруг стало, чего на них Минск так подействовал.

— А действительно, чего?

— Помнишь, наверное, наша доблестная ПВО шарик с американскими спортсменами-воздухоплавателями под Березой завалила?

— Да, — Коля действительно слышал что-то такое — как раз во время его переезда в Белоруссию.

— Так вот сербы были уверены, что Белоруссия и Лукашенко сделали это в знак солидарности с сербским народом в борьбе против американских санкций.

— Ты что, серьезно?

— Еще как серьезно! Меня из этой тюрьмы еще два дня не выпускали — уже, правда, не как заключенного, а как гостя. Все праздновали и праздновали единение белорусского и сербского народов в борьбе против мирового империализма.

— Вот это действительно корки! — Коля смущенно покачал головой — что-то ему не слишком нравилась такая репутация Белоруссии.

— Так что мой тост за ПВО ты понял?

— Понял.

Некоторое время они ели молча, и Самойленко успел в этот момент заказать еще бутылку коньяка — он надеялся на продолжение рассказа. Александра, по-видимому, он тоже вполне устраивал как внимательный и сопереживающий слушатель, поэтому тот вскоре заговорил снова:

— А хочешь, еще всякий смех порассказываю из моих приключений?

— Давай, конечно.

— Там из-за языка много забавных ситуаций возникает. Братья-славяне, а многое не так. Например, меня там задницей угощали — очень вкусно.

— Чем?

— Салат такой, — рассмеялся Александр. — Перец, зелень всякая и, главное, как можно больше чеснока. Называется по-ихнему задница.

— Серьезно?

— Я когда им объяснил, что такое задница по-нашему — они долго смеялись.

— Я думаю!

— Или еще. Меня уже отпустили, я приехал в добровольческий департамент местный, записали, оформили — все как положено. Спрашиваю про своего этого корешка — оказывается, он уже приехал и уехал, дальше, на войну. Опять не повезло — надо добираться в одиночку. А я ж первый раз, ничего там не знаю. Посадили меня в грузовик с сербскими солдатами, и покатили мы вместе в Боснию, к Сараево.