Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путешествие Бисмарка из Берлина в Санкт-Петербург может служить наглядной иллюстрацией контраста между нынешним временем и его эпохой. Хотя железные дороги давно уже не были новинкой и Бисмарк смог доехать поездом до Кёнигсберга, дальше он добирался на каретах, переезжая от одной почтовой станции к другой. В конце марта разразилась пурга, и ему приходилось выходить из кареты и идти, утопая в снегу. Прибыв наконец в Санкт-Петербург, Бисмарк в пространном послании сестре восторженно описал свое изматывающее странствие на лошадях, занявшее целую неделю, тогда как сейчас от этого города до Санкт-Петербурга можно долететь за час. Я позволю себе процитировать его письмо более подробно:
...
«Позавчера рано утром я наконец приехал сюда и остановился в отеле «Демидофф», отогрелся и просох. Но какая это была дорога! Едва мы отъехали от Кёнигсберга, восемь дней назад, как начался буран, и с этого момента я больше не видел голой земли. Уже возле Инстербурга наша почтовая колымага двигалась со скоростью одной мили в час. В Вирбаллене нам дали убогий рыдван, в котором я при моем росте не мог поместиться, и мне пришлось поменяться местами с Энгелем (лакеем. – Дж. С .) и всю дорогу проехать снаружи на переднем и открытом сиденье. Это была маленькая скамья с жесткой спинкой, и спать в этих условиях, даже если не считать мороза, доходившего по ночам до двенадцати градусов, было совершенно невозможно. После поезда я бодрствовал с пятницы до понедельника, три часа соснул в Ковно и два часа покемарил на софе на почтовой станции. Когда мы приехали, кожа у меня шелушилась. Так много времени у нас ушло на дорогу из-за снега. Несколько раз нам приходилось выбираться из кареты и идти на своих двоих: она застревала, несмотря на то что в упряжке было восемь лошадей. Дюна замерзла, но в полмили выше по течению мы нашли возможность переправиться на другой берег. По Вилие плыли льдины, Неман был свободен ото льда. Иногда нам не хватало лошадей: на всех почтовых станциях запрягали по восемь и даже десять коней вместо трех или четырех. У меня ни разу не было меньше шести лошадей, хотя карета и не была перегружена. Почтмейстер, ямщик и форейтор старались изо всех сил, но я не хотел, чтобы они загнали лошадей. Тяжелее всего преодолевались холмы, особенно спуски: я всегда боялся, что задние лошади наскочат на передних. Как бы то ни было, все позади, и теперь об этом интересно рассказывать»15.
Несмотря на первоначальное нежелание принимать новое назначение, Бисмарку понравилось в Петербурге, и его письма оттуда пронизаны душевным покоем, которого он не испытывал ни до поездки в Россию, ни после нее. Его пленили променады и бульвары Северной Венеции, великолепие дворцов, парков и садов, цветовая гамма города, удивительные белые ночи, и он увлеченно наблюдал за странными для немца обычаями и повадками русских людей. Письма из Петербурга отражают самый идеалистический период в жизни мятежного и амбициозного гения. Поскольку в России не было консульской службы, дел у представителя прусского короля оказалось предостаточно, о чем он и писал брату в мае 1859 года. Первейшая его обязанность заключалась в том, чтобы блюсти интересы 40 тысяч пруссаков, живших в Российской империи. «Один служит адвокатом, другой – полицейским, третий – уездным советником, четвертый разбирается с тяжбами. Очень часто я должен за день подписать сотню документов»16. Бисмарк нашел для себя и увлекательное интеллектуальное занятие – состязаться в дипломатии с Горчаковым, министром иностранных дел России, используя для этого любую возможность. 28 апреля он писал Иоганне:
...
«Сегодня я присутствовал на похоронах и погребении старого князя Гогенлоэ, с царем и церемониальным шествием. После того как затемненная церковь опустела, мы уселись на скамейку, покрытую черным бархатом с изображением черепов, и ударились в политику, не болтали, а обсуждали наши дела. Священник говорил что-то о бренности и тлене, а мы строили планы и замыслы, как будто нет никакой смерти»17.
Больше всего Бисмарка поразило то, что в России не забыли австрийского «предательства» в 1854–1855 годах:
...
«Трудно представить, как низко пали австрийцы в глазах русских. Самая паршивая собака не примет от них куска хлеба… ненависть к ним безгранична и превзошла все мои ожидания. Только здесь я поверил в возможность войны. Вся российская внешняя политика направлена на то, чтобы найти способ, как расквитаться с Австрией. Даже тихий и мягкий император извергает гнев и пламя, когда говорит об этом, а императрица, принцесса Дармштадтская, и вдовая императрица расстраиваются, когда заговаривают о разбитом сердце царя, любившего Франца Иосифа как сына»18.
Бисмарку польстило, когда в Петергоф его пригласила вдовствующая царица, императрица Александра Федоровна, вдова покойного царя Николая I, урожденная принцесса Шарлотта Прусская, сестра короля Фридриха Вильгельма IV. Приводим его повествование об этом визите, имевшем особое значение для души, всегда тянувшейся к монаршим особам:
...
«В ее отношении ко мне было что-то материнское. Я говорил с ней так, как будто знал ее с детства… Я мог слушать ее глубокий голос, чистосердечный смех и даже ворчание часами, все было так по-домашнему. Я пришел при галстуке и в визитке, как на официальный двухчасовой прием, но к концу нашего разговора она сказала, что у нее нет никакого желания прощаться со мной, а у меня, наверное, много дел. «Вовсе нет», – ответил я, а она сказала: «Что ж, тогда оставайтесь до моего отъезда завтра». Я принял приглашение с удовольствием, как приказание: здесь было так чудесно в отличие от Петербурга с его каменными стенами и булыжными мостовыми. Представьте себе Оливу и Сопот, соединенные в один огромный парк с дюжиной дворцов, террасами, фонтанами и прудами, тенистыми аллеями и лужайками, ведущими к озеру, голубое небо и жаркое солнце над морем деревьев, за которыми находится настоящее море с чайками и парусниками. Я давно не чувствовал себя так хорошо»19.
Не напоминает ли это сладостную встречу доброй матушки-королевы и сорокачетырехлетнего сына-посла? Такое искреннее выражение радости и прекрасного настроения не найти во всей обильной переписке Бисмарка, с которой мне довелось ознакомиться. Открыл ли он в императрице домашнюю, материнскую любовь? Известно немало случаев спонтанного возникновения чувств близости между представителями разных поколений, и перед нами – один из них. В начале июля он снова виделся с вдовствующей царицей и проводил ее на корабль, отходивший в Штеттин и увозивший ее на каникулы в Пруссию. «Меня словно заколдовали, когда мы сопровождали высочайшую особу в Петергоф на борт корабля, – писал Бисмарк Иоганне, – и я едва переборол искушение, без багажа и в униформе, отправиться вместе с ней»20. Если судить по переписке, то, похоже, царская семья питала особое расположение к блистательному прусскому послу. Бисмарк утверждал в письме своему коллеге, что он был единственным дипломатом, допущенным в семейство императора и имевшим «статус посла при семье»21.
В Европе же назревала война между Францией и Австрией. В апреле 1859 года австрийцы бездумно двинулись в ловушку, приготовленную для них Наполеоном III и Кавуром. 20 апреля принц-регент отдал приказ о мобилизации трех прусских армейских корпусов и всей регулярной кавалерии в преддверии всеобщей европейской войны22. 23 апреля Австрия направила ультиматум Пьемонту-Сардинии с требованием разоружиться, что правительство категорически отвергло 26 апреля23. На следующий день Франц Иосиф, выступая на совете, призвал к войне «во имя чести и долга»24. Насколько разумно вел себя император, можно судить по письму Одо Рассела к матери, леди Уильям, составленному еще в 1852 году:
