— Да, пираты нынче пошли продвинутые… — Капитан, успевший к этому времени вернуться, вздохнул. — Я так понимаю, с координацией у них будут теперь похуже дела…

Вдруг по спутниковой тарелке простучала барабанная дробь; потом по капитанскому мостику, под самую крышу, будто ударило чем-то тяжелым, несколько раз: бау-бау-бау! С визгом и оттяжкой. Зазвенели стекла. Курсанты, стоявшие с третьим помощником у штурвала, даже не успели ничего сообразить.

— Ух ты! — заорал во всю глотку Николай. — Все легли на палубу! Не двигаться!

Только сейчас ветром занесло сухой треск, потом будто кто-то застучал молоточком по наковаленке — па-па-па! По дакрону бизани пошли гуськом дырки, будто огромный дырокол аккуратненько понаделал в парусе отверстия.

Рома понял, что убит; правда, не сразу. Глаза заливало соленой морской боцманской кровью, будто и не кровь это. Только когда он попытался протереть глаз, увидел, что ладонь вся красная и липкая.

— Вот блин горелый! — сокрушался он.

Анька, невеста, ждавшая возвращения Романа из рейса, увидит его теперь в холодильнике, замороженного. Не очень-то это приятно, размышлял он, прощаясь с жизнью.

Перед его глазами возникли матерчатые светло-коричневые сандалеты, но тут же куда-то исчезли, и появилось невозмутимое лицо капитана Синицына.

Увидев окровавленное лицо Ромы, он схватил его подмышки и потянул в штурманскую рубку. Капитан, хоть и невысок и совсем не похож на атлета, был жилист и крепок; он довольно ловко оттранспортировал раненого боцмана подальше от пиратских пуль.

Николай мигом взобрался на крышу ходового мостика и, спрятавшись за бухту канатов, открыл ответный огонь из «калаша». Впереди, на баке, тоже послышалась автоматная очередь. Там вступил в перестрелку старший, подполковник ВДВ в отставке Анатолий Матешов. Его тут же поддержал Неволин. Продолжалось это минуты три-четыре. Короткие очереди то и дело вспарывали вечерние сумерки. Кровавая юшка заката, неспешно явившаяся из-за горизонта, уже застилала полнеба.

Потом вдруг наступила тишина. Она длилась секунд тридцать. И после этого будто у всех вытащили вату из ушей или кто-то включил звук у телевизора: сразу стало слышно и поскрипывание снастей, гитовых и горденей, и как похлопывает фок. Снова начал повизгивать ветер, снова стали различимы удары волн о металлическое тело фрегата. «Надежда» продолжала величественно идти, будто всё, что произошло, нисколько ее не касалось.

В штурманской рубке Рома умирать разсобирался: оказалось, ему досталось не от пиратской пули, а от осколка стекла. Когда стрельба поутихла, раненого подхватили и утащили вниз, на главную палубу. Учебная аудитория, где собрались практически все курсанты, встретила героя с нескрываемой завистью: всем хотелось поучаствовать в боевых действиях и прославиться, а может, и подвиг совершить. Но командир учебной роты Владимир Петрович с ходу пресекал все курсантские поползновения совершить хоть какой-нибудь героический поступок в этом направлении.

— За это и наградить могут!

— Ничего. Главное — жив.

— Рома, ты как?

Боцман жмурился, то ли от боли, то ли от осознания значимости своей персоны.

— Нормально всё, пацаны, — цедил он сквозь зубы.

Петрович еле сдерживал напирающих на страдальца, пышущих гневом ребят:

— Давайте, хлопцы, гуляйте отсюда! Без вас тут нехорошо, так вы еще галдите.

На обветренной скуле был глубокий порез, будто медвежья когтистая лапа вскользь задела боцманскую щеку; мочка уха вообще болталась на кожице. Правда, кровь уже не хлестала. Рома, полулежа, щурился и пытался улыбаться. Тут, на миру, пришла пронзительная боль, но он её стоически терпел.

Валентина Васильевна, врачиха, которую вызвали по рации, суетилась над боцманом, и казалось, что в ней сейчас преобладает не врачебный долг, а материнский инстинкт. Она пустила слезу, по-бабьи поохала, а уж потом, взяв себя в руки, принялась обрабатывать рану. Илья, оказавшись рядом с Романом, представил себе, что это не Роману оторвало пол-уха, а вот ему и над ним хлопочет не Валентина Васильевна Даниленко, а Маша. Она ласково и осторожно обрабатывает ему рану и при этом своими пальчиками едва касается его лица. От этого наваждения у него покрылся мелким бисером пота лоб.

Потом, когда старший охраны по сопровождению судна Анатолий Матешов, поднявшись на мостик, доложил обстановку, капитан облегченно вздохнул. По всему выходило, что ребята из сопровождения дали внушительный отпор морским бандитам.

Хотя никто сигнал тревоги не отменял и почти все курсанты находились в учебной аудитории, а команда, свободная от вахты, по своим кубрикам и каютам, быстро прошел слушок, что атаку отбили, что всё, в принципе, нормально. И все сразу засуетились, забегали, обрадовались. Только вот есть раненые. Вернее, раненый. Все гадали, кто же попал под раздачу и насколько серьезно. Но когда увидели чуть побледневшего Рому с повязкой на голове, который наотрез отказался идти в лазарет, живого да еще и отшучивающегося — мол, я согласен на медаль или хотя бы на премию, — волнение поутихло, спало, и даже некоторым стало несколько досадно, что не получилось особой войны.

Всем очень хотелось выйти из душных кают наверх, на палубу. И хотя моторные лодки с пиратами давно скрылись за горизонтом, команде и курсантам все еще не разрешалось появляться на верхней палубе.

Старший охраны Матешов был почти уверен, что если к завтрашнему утру ничего не случится, то можно уже расслабиться. Утром корабль выходит в Индийский океан, и пираты обычно так далеко не заходят. Да еще и шторм разгулялся не на шутку. Пятиметровые волны захлестывали палубу.

Волнение нарастало, поэтому ближе к полуночи объявили парусный аврал. Пошли под дизелем, сначала довольно резво, потом одну машину остановили — потекла форсунка, и «Надежда» поползла в сторону Мальдив, не делая больше трех с половиной узлов. Ребята из охраны всю ночь провели на верхней палубе.

Из корявых записей в моем дневнике

Выдрав из какого-то морского журнала полстраницы, чтобы не забыть, зачем-то переписал в свою душегрейку.

Плавание в штормовую погоду

Управление кораблем во время шквала представляет известные трудности, которые большей частью бывают относительно кратковременными. Корабль или пробивается сквозь порыв ветра, или удирает прочь, в соответствии с обстоятельства ми. В шквале ветер более или менее постоянного направления, хотя время от времени может изменяться по силе. Если предполагается, что шторм будет достаточно продолжительный и суровый, способный принести значительные неприятности, капитан всегда имеет выбор — лечь в дрейф или нестись с попутным ветром.

Волны достигали восьми, а то и девяти метров. Максимальный крен — 36 градусов.

Еще несколько обрывочных и незаконченных мыс лей и маленьких сценок, подсмотренных мною на паруснике, которые я зафиксировал в своем дневнике.