Акт переписывали несколько раз, кричали, ругались. Шипицын настаивал, чтоб за пчел заплатил совхоз, Лахонин упирался, не хотел брать вину на себя. Наконец решили: половину заплатит совхоз, половину – Храмцов.

– Не надо мне его денег – не возьму, – посмотрев на Саньку отсутствующим взглядом, хмуро сказал дед, – зачем они мне?

Домой деда увез Анатолий, тихого и присмиревшего, усадил на заднее сиденье и повез.

– Угробили деда, – сказал Вениамин Михайлович. – Захлестнули.

Вечером в гостиницу позвонил Лахонин, позвал к телефону Храмцова.

– Вас город вызывает, – сухо сказал он. – Говорят, срочно. И не забудьте прихватить с собой договор. Завтра меня не будет.

Официальный тон директора не удивил Храмцова, скорее наоборот. Все вставало на свое место: друзьями они не были, после того, что произошло, не стали. Еще там, на покосе, подписав акт, Санька почувствовал вокруг себя пустоту. Когда прилетел, то все было наоборот, рвали на части, а тут сразу же стал никому не нужен. Для него работа закончилась. В Жилкино уже летал другой самолет. Леспромхоз от услуг авиации отказался. Приехав на аэродром, вызвал на связь Митасова. Тот выяснил обстановку, приказал вылетать на базу. Карасев, узнав, что Санька сознался, покрутил у виска пальцем, и Храмцов про себя решил: если все обойдется, то больше летать с ним не будет. Он еще не знал, пошлют акт в отряд или оставят здесь, дальнейшая его судьба зависела только от этого. Он был готов к худшему, успокаивал себя тем, что все проходит, а уж чему быть, того не миновать. Но, как бы он себя ни готовил, поздний звонок из города встревожил его.

Звонила Кира.

– Негодный мальчишка, – начала отчитывать она. – Я прилетела, а его нет. Нечего сказать, удобный предлог придумал. Я телеграмму дала, думала, встретишь.

– Меня прямо из дома забрали. Срочное задание, – растерявшись от ее напора, ответил Санька. – Но как ты меня разыскала?

– Заходила к тебе на работу. Борис Кириллович славный человек. Ты знаешь, Санек, я с ним разговаривала насчет Москвы. Он говорит: отработает сезон – отпущу.

– Кого отпустят, тебя, что ли? – вяло пошутил Храмцов.

– Кого, кого, – обиделась Кира. – Тебя отпускают, бестолковый.

В другой раз он бы выслушал спокойно, но сейчас все его существо запротестовало: какой перевод, какая Москва?

– Это еще не все, – победно гудел в трубке Кирин голос. – Я договорилась насчет кооператива, нужно срочно две тысячи.

– Послушай, Кира, а ты подумала, куда я мать дену? – прикрыв ладонью трубку, прервал ее Храмцов.

– Ну и живи с ней! – чужим металлическим голосом отозвалась трубка. – Я ему одно, он – другое. Летай на своем вонючем самолете по этим задрипанным колхозам. Потом вспомнишь мои слова, да поздно будет.

Санька почувствовал, Кирины слова не задевают его, скользят мимо. Сколько уже было переговорено на эту тему, сколько передумано! Стоило ли летать за тысячу верст, звонить, чтоб вновь поссориться?

– Ты все сказала? – устало проговорил Санька. – Давай договоримся так: ты мне ничего не говорила, я ничего не слышал. Прилечу – поговорим.

В ответ раздались далекие гудки.

На другой день с утра Храмцов съездил в Шаманку, заплатил за потравленный покос штраф. Тридцать рублей. Анатолий выписал квитанцию, неловко сунул ее Саньке.

– Не думал, что с брата буду штраф брать, – усмехнувшись, сказал он. – За что взял, не пойму. Мы эти деревья и так уничтожаем.

– И ты считаешь, что правильно делаете?

– Я не считаю, а выполняю, – ответил Анатолий. – Дают план, мы самолет вызываем. Быстро, выгодно, удобно, так, по-моему, пишете на стенах домов. Все довольны. Ты в жернова попал, утихнет – вот увидишь, все пойдет по-старому. Если хочешь, на будущий год мы тебя вызовем. Поработаешь на нас. А сейчас Кушеверов запретил – шуму боится.

– Не полечу я, Толя. Что-то не то мы делаем, не знаю, но у меня такое ощущение – самолет стал игрушкой. Раз есть – хочется попробовать. А если разобраться – страшное оружие.

– То, не то, не нам об этом рассуждать. Есть институты, наука, они и должны думать, а мы выполнять, – буркнул Анатолий. – Может, ко мне зайдешь, чаю попьем? А то как-то нехорошо тогда у деда получилось.

– Нет, Толя, мне ехать надо, ребята ждут.

– Ты к деду бы заскочил, – прощаясь, сказал Анатолий. – Плохой он, отец звонил – пластом лежит. Как бы он после всего этого не скопытился.

На обратном пути Храмцов заехал на станцию, попросил шофера подождать, вышел из машины и постучал в окно Толмачевых.

Вера вышла в ярком красном сарафане, как солнышко выкатилось, снизу вверх посмотрела на него, хотела улыбнуться, но улыбки не получилось.

– Что, уже улетаете? – дрогнув голосом, спросила она. – А я хотела проводить. Мне завтра тоже ехать в город. Не думала я, что так все закончится.

– Так давай с нами, я подожду, – обрадовался Санька. – Через час будешь в городе.

– Нет, я лучше на поезде. И мне, да и тебе спокойнее. Я утром у Михаила Осиповича была. Спрашивал, улетел ты или нет.

– Ругает меня? – спросил Санька и, увидев на лице Веры слабую усмешку, тут же понял глупость своего вопроса. Ну, конечно, не хвалит. Скорее всего, ему захотелось услышать от Веры ее собственную оценку и получить хоть маленькое, но прощение себе.

– Нет, Саня, тебя больше Вениамин Михайлович вспоминает. В последнее время пасекой фактически он распоряжался. Ты бы зашел к деду, попрощался. Он ведь человек отходчивый, я думаю, простит.

– Не могу, Вера, пойми, сейчас не могу. Что я ему скажу? Наплевал, мол, деда, тебе в душу – прости.

Со стороны станции, рассекая наискосок улицу, в сторону пруда пролетела ворона, и Санька вдруг ясно услышал странный, похожий на звук надуваемой камеры, пульсирующий свист воздуха, и его поразил не столько сам звук, а стоящая над домами, улицей, всей землей мертвая тишина.

– Да, как при сотворении мира, – сказал Санька. – Ну что, может, полетишь с нами?

– Нет, я поеду на поезде. А ты не забывай нас, приезжай.

– Я бы приехал, да боюсь, меня сюда больше не пустят, – чувствуя, как подкатывает тугой, обжигающий горло комок, проговорил Храмцов.

– Эх, Саня, Саня, в кого ты такой? – покачала головой Вера. – Ведь говорила тебе, куда торопишься?

– А действительно, куда? – подумав, согласился Храмцов. – Дальше некуда.

Через час, собрав все свое авиационное имущество, они вылетели в город. Набрав высоту, Храмцов отыскал одиноко стоявший на краю станции дом деда. Он напомнил ему севший на мель пароход. И когда дом готов был спрятаться, уползти под крыло, Храмцов увидел посреди огорода крохотную, напоминающую мотылек, серую точку. И он с чувством вины и какого-то сожаления – как знать, не в последний ли раз видит его – смотрел, как медленно наползает, закрывая собой переезд, тупое ребро крыла. Вот оно накрыло сгорбленную фигуру деда, и железнодорожные столбы, точно секунды, начали отсчитывать время до города.