– Ой, и правда, Александр Никитич, вы мне в следующий раз помогите, ладно, – рассмеялась Орешкина.

Грабок молча, точно пробуя на вкус конфету, обиженно пошлепал губами и, обращаясь куда-то в пространство, философски заметил:

– Помогают тому, кто в этой помощи нуждается. А наша Анна Николаевна курсы бортпроводников заканчивала. Они и так все знают. Верно я говорю?

– Нет, я еще не училась, – растерянно ответила Орешкина. – Скоро должны послать.

– Ну а комиссию, надеюсь, проходила? Отбирали вас или прямо так, с улицы взяли?

– Ой, что вы, конечно, проверяли. Все строго.

– А ты, видно, хорошо поешь.

– А вы откуда узнали? – польщенная, улыбнулась Орешкина.

– Да уж догадался, – с головы до ног оглядев бортпроводницу, усмехнулся бортмеханик, – ноги, как у канарейки.

По инерции Орешкина еще продолжала улыбаться, видно, еще не до конца дошел до нее смысл сказанного, но в следующее мгновение откуда-то из бездонной глубины глаз выпрыгнули слезы.

– Как вы сказали?! – свистящим шепотом произнесла она. – У канарейки? Птичьи, значит? Да что ты, – от потрясения Орешкина пошла на короткое сближение, но тут же поправилась, – что вы понимаете? У меня нормальные ноги. Смотрите!

Прямо перед носом Грабка взметнулась синяя юбка, и, уткнувшись в спинку сиденья остренькой туфелькой, Орешкина вытянула затянутую в серую паутинку колготок ногу. Произошло это мгновенно, Торгашов даже не успел вмешаться. Одернув юбку и пристукнув об пол каблучками, бортпроводница быстро развернулась и плечом начала биться в дверь, пытаясь выскочить из кабины. Грабок потянулся к двери, намереваясь открыть защелку, но Орешкина шарахнулась от него в сторону.

– Александр Никитич, – в голосе Торгашова зазвучали металлические нотки, – извинись!

– Да че, я ничего, я не хотел, – смущенно забормотал Грабок. – Анна Николаевна, прости, чего в нашей работе не бывает. Ты учти, если бы я не подпер самолет плечом, то мы бы точно упали на хвост. Пока ты бабке в самолет помогала подняться, я его, как Атлант, на себе держал.

– Спасибо, – швыркнув носом, ответила Орешкина.

Как известно, кто быстро вскипает, тот быстро и остывает. Вытерев платочком глаза, Орешкина на минуту вышла к пассажирам, затем вновь вернулась в пилотскую кабину. На радостях, что ему так легко сошло с рук, Грабок пообещал ей показать новый кроссворд.

– Вот что, будешь в Киренске пассажиров высаживать, гляди, чтоб они у тебя опять в хвосте не скопились, – доставая из портфеля пачку старых журналов, сказал он. – Если кто в хвосте задержится, ты коленкой или тем местом, которым в самолет не пускала. У тебя, я видел, неплохо получается.

– Александр Никитич, ты бы лучше за приборами последил, – предостерегающе сказал Торгашов, – не то придется опять извиняться.

– Да я, товарищ командир, ей технику безопасности напоминаю. Думаю, пригодится. Как ты считаешь, Анна Николаевна?

– Да вы не шутите, я и так сегодня страху натерпелась. Говорю – входить по одному. А они точно с ума сошли.

– В следующий раз будешь умнее, – назидательно сказал Грабок. – А если бы упали на хвост? Ты учти, тогда бы с тебя высчитали за ремонт. Представь, сколько стоит самолет.

– Вы меня, Александр Никитич, не пугайте, – сделав круглые глаза, замахала руками Орешкина.

– И вообще, – бортмеханик вошел в роль наставника, – запомни: за все, что находится в самолете, ты несешь материальную ответственность. За дорожку, питьевой бачок, чехлы. Пассажиры, они, сама видела, какие. Пока ты здесь с нами разговариваешь, может, уже дорожку свернули, а тебе скажут – не было. Ищи потом по рюкзакам.

– Ой, чего это я тут с вами заболталась, – не на шутку испугалась Орешкина. – Пойду к себе. – Она взяла у Грабка журналы и ушла в пассажирский салон.

– Как она тебе? – скосил на Грабка глаза второй пилот.

– Меня аж пот прошиб, – сознался Грабок. – Ничего не скажешь, нога что надо, на ее месте я бы мини-юбку носил, а не эти шторы. Хотелось бы узнать, у какой старушенции она их одолжила.

В Киренске никаких происшествий не произошло. Прослушав от бортпроводницы лекцию на тему, как нужно вести себя при выходе из самолета, пассажиры не спеша, один за другим сошли на землю и потянулись к вокзалу с тайной надеждой раздобыть что-нибудь в буфете.

Орешкина помогла спуститься на землю бабке и, увидев, что ее никто не встречает, схватила тяжелый чемодан, согнувшись, понесла его к вокзалу.

– Замаливает грех, – сказал второй пилот Торгашову, ткнув пальцем в стекло. – Так недолго и грыжу нажить. Пассажиров вон сколько, за всеми не перетаскаешь.

В это время из-под самолета раздался громкий голос Грабка.

– Анна Николаевна, ну, сколько можно повторять, – укоризненно сказал он, – носить чемоданы не входит в обязанности бортпроводницы. Кто за тебя будет охранять дорожку? Она как минимум две сотни стоит. А помощники найдутся. Вон Дима свободен.

– Почему я? – мельком глянув на командира, пожал плечами Огурцов. – Я в носильщики не нанимался.

– Мужчина ты или так, одна видимость? – давил на психику второго пилота Грабок. – Я бы сам помог, да самолет заправлять надо. А ты выходной.

– Сходи, Дима, помоги, – попросил командир Огурцова.

– Дела, – протянул второй пилот. – Полетаем с этой чудой день-другой, глядишь, вокруг пассажиров плясать начнем. К тому дело идет.

«Не начнем, – с непонятным для себя сожалением подумал Торгашов. – Через несколько полетов Орешкина будет другой. Все то хорошее, с чем она пришла в авиацию, она сама спрячет в себе, заткнет в дальний угол, потому что везде, в любом деле не любят белых ворон. Чтоб избежать насмешек, нужно жить и делать, как все, не высовываясь, но и не отставая, и она это быстро поймет. Огурцов даже не представляет, как скоро это пройдет. Когда-то он вот так же бросался помогать – таскал чемоданы, а потом в городе искал глазами своих пассажиров, пока не понял, что ищет вчерашний день, – они забывают экипаж, едва ступив на землю. Пассажиры пошли не те. Его первый командир Борис Глухарев, начавший летать еще до войны, как– то жаловался: раньше, бывало, после посадки подскакивает к тебе пассажир, раскрывает портсигар – извольте закурить. А теперь, наоборот, достанешь пачку папирос, пассажир тут как тут – не дадите ли закурить?»

В Нюрбе, где им полагалась замена, летчики оставили Орешкину сдавать почту, а сами отправились в пилотскую. Гостиница расположилась в березовой роще, до нее от стоянки было что-то около километра. Минут через тридцать смотрят, Орешкина тащится к пилотской: в одной руке питьевой бачок, в другой свернутая в рулон самолетная дорожка. Пройдет немного, остановится, отдохнет и короткими, метров по пятьдесят, перебежками приближается к гостинице.

Со стороны аэровокзала за бортпроводницей наблюдали пассажиры, чем-то помочь они не могли, выходить на летное поле не разрешалось. Со стороны стоянок ей что-то кричали техники, видимо, предлагали свою помощь, но она даже бровью не вела: по инструкции материальные ценности доверять другим лицам строго воспрещалось.