населенных пунктов подвергся облучению [Ярошинская 2006: 73]. В своем исследовании она возвращается к ключевой теме работ Марплза – ошибкам партийного руководства, обозначенным уже в названии книги: «Преступление без наказания». Вопрос об ответственности конкретных партийных функционеров никоим образом с повестки не снят (так, в автобиографии 2011 года Рыжков защищал свои тогдашние решения), и вокруг него будет сломано еще немало копий – ведь нет ни малейших сомнений, что в процессе борьбы с последствиями аварии совершалось огромное количество ошибок, многих из которых вполне можно было избежать.

С течением времени исследования местных ученых сделались более предметными, избавившись от прежних идеологических оков, благодаря чему теперь – хоть Чернобыль все еще воспринимают как обособленный феномен – нащупываются отправные точки для дальнейшего обсуждения проблемы. В украиноязычных работах пристальное внимание уделяется Украинской академии наук и ее роли в период становления Украины как независимого государства. Данные исследования ставят целью не столько указать на неудачи советской науки, вылившиеся затем в страшный взрыв, сколько рассмотреть инновационные научные процедуры, выработанные для того, чтобы купировать его последствия. Ученые описывают столкновение с катастрофой как «лобовое», рассказывают, как им приходилось «ночевать в кабинетах» – в тех же, в которых велась борьба с последствиями ядерного взрыва [Тарасевич 2004; Новиков 2004]. Н. П. Барановская указывает, что в академии проводились уникальные радиоэкологические и радиобиологические исследования материалов, собранных в зоне поражения. В каком-то смысле обезлюдевший край претворяется в поразительную, огромную лабораторию [Барановская 2006: 163][459]. Конечно, ученые отмечают масштаб ядерной трагедии, сводя все, однако, лишь к научным вопросам и подчеркивая достижения едва встающей на ноги независимой нации. Несмотря на свою ограниченность, эти работы напоминают, что помимо естественнонаучных данных важно исследовать также и общественную роль ученых за пределами их лабораторий. Крымские ученые, напротив, взялись исполнять весьма широкую общественную роль, подобно своим предшественникам, действовавшим аналогичным образом после крымского землетрясения 1927 года. Тема общественной роли ученых нуждается в дальнейшем изучении.

За последние десятилетия чернобыльские ликвидаторы заставили услышать свой голос практически во всех уголках бывшего Союза. Региональные общества ликвидаторов выпускали мемориальные сборники, посвященные погибшим от заболеваний, связанных с радиацией (с подробными списками всех помогавших при работах в Чернобыле). На их страницах было множество снимков мужчин и женщин, покинувших родные места, чтобы в качестве добровольцев отправиться в Чернобыльскую зону [Чорнобиль 1997; Книга памяти 2008; Книга памяти 2011; Память 2007]. Тон изданий рознится: иной раз звучат обвинения советской власти в некомпетентности, в других случаях – панегирики героизму павших друзей, а временами выказывается нескрываемая гордость советской технической мощью, позволившей взять под контроль сложнейшую ситуацию на четвертом энергоблоке. Опубликованные спустя два десятилетия после трагедии, в радикально отличающейся общественно-политической среде, эти мемориальные сборники явно свидетельствуют о трансформации памяти о Чернобыле. Подобно тому как ашхабадцы после крушения Советского Союза пересмотрели свои воспоминания о землетрясении 1948 года, аналогичным образом поступили с памятью о Чернобыльской зоне спустя двадцать лет и ликвидаторы, работавшие там в 1986 году. Эти две не связанные между собой темы дают, однако, ключ к пониманию столь важных вопросов, как природа добровольчества и причины миграции людей, преодолевавших огромные расстояния, чтобы попасть на Украину.

Итак, литература по Чернобылю ограничивается сугубо катастрофой; но в сочетании с широким социальным контекстом и анализом советского подхода к катастрофам в долгосрочной перспективе она открывает новые пути для дальнейших исследований вопроса. Если объединить то, что заботило ученых и ликвидаторов, с вопросами, возникающими по поводу любого бедствия, то социальное значение Чернобыля окажется существенно шире. И более того, эти события окажутся частью многолетней советской истории, а не только лишь символом падения СССР, которым они оставались в последнее время. Эта история будет все отчетливее проявляться по мере нижеследующего анализа. Но для того, чтобы с ясностью представить себе фон чернобыльских событий, сперва необходимо описать такое драматичное явление, как перестройка. Таким образом мы постепенно проясним причины, по которым Брежнев оказался более успешен в Узбекистане, чем Горбачев на Украине, а также увидим, как в столь неспокойное время советским гражданам удавалось изыскать простор для маневра.

Перестройка и Чернобыль

Центральной темой данной книги является временной контекст бедствия; иными словами, при изучении той или иной трагедии не следует ограничиваться лишь рамками обстоятельств, связанных с ней непосредственно. Чернобыль здесь не становится исключением, поскольку уже с ранних этапов становления атомной промышленности по части технологических новаций и даже небольших утечек радиации наблюдался крайне неоднородный опыт. Когда же случился настоящий ядерный кризис, его последствия оказались куда серьезнее, чем показанные в «Комиссии по расследованию», которые явились скорее некоторым предвестием того, что может случиться. История советской ядерной энергетики не является предметом настоящего исследования, однако будет небезынтересно привести несколько примеров предаварийных ситуаций, в которых – в годы ее становления и наиболее интенсивного развития – наглядно проявилась ее неустойчивость[460]. Очевидно, что проблемы наблюдались в ядерных программах всех стран, так что речь никоим образом не идет о выделении Советского Союза из общего ряда, а лишь о том, чтобы выявить типично советские уязвимые места.

Непростые ситуации возникали задолго до постройки Чернобыльской АЭС и происходили вплоть до перестройки. Скажем, в 1968 году неполадки с системой охлаждения на Белоярской АЭС привели к полному выгоранию контрольного кабеля [Schmid 2015: 90–91]. В одной из своих ранних работ, основанной на опубликованных советских источниках, Дэвид Марплз описывает социальные и технологические факторы семидесятых-восьмидесятых годов, в которых проявлялось беспокойство советского руководства относительно состояния ядерной энергетики. Само собой, данные о серьезных перебоях в работе и авариях реакторов нигде не публиковались, поэтому Марплз приводит взамен множество мелких проблем. Так, украинские чиновники неоднократно жаловались на непрофессионализм работников электростанций, а сами электростанции к тому же часто строились так, что поблизости не было никакой транспортной инфраструктуры [Marples 1986: 81]. В конце семидесятых один высокопоставленный чиновник выражал беспокойство как раз из-за распространения радиации посредством транспортных сетей [Marples 1986: 101]. В 1983 году сообщение о серьезных проблемах при строительстве шахты реактора – источника ядерной энергии – Волгодонской АЭС появилось даже в «Правде» [Marples 1986: 104]. Спешка, с которой проходило строительство, отзывалась множеством различных нарушений и сбоев.

Инженерные просчеты не всегда оказываются чреваты серьезными инцидентами[461], однако уже осенью 1982 года в Чернобыле имел место первый сбой системы, в результате которого произошла утечка радиации в атмосферу. Согласно документам КГБ Украины, ныне доступным в Интернете, 9 сентября 1982 года после работ по плановому капитальному ремонту первого энергоблока произошла авария[462]. Изначально в отчете указывалось, что помещения станции радиацией