Есть еще одна песня, которая занимает особое место в моей творческой биографии. Это «Песня о Тане Савичевой». Я много лет прожила в Ленинграде и, как многие ленинградцы, была уверена, что Таня Савичева похоронена на Пискаревском кладбище. Правду узнала в 1976 году.

После моего ухода из «Дружбы» радиостанция «Юность» пригласила меня совершить поездку с концертами по студенческим строительным отрядам. По дороге в город Лукоянов Горьковской области (теперь Нижегородской) наша машина вдруг свернула с шоссе и остановилась у маленького сельского кладбища рабочего поселка Шатки, где, как оказалось, лежит моя землячка Таня Савичева. Девочка, чей блокадный дневник – десять лаконичных, но страшных своей горькой правдой страничек из записной книжки – стал на Нюрнбергском процессе одним из самых сильных обвинительных документов против фашизма. Я была потрясена этой внезапной встречей. Выяснилось, что Таня в 1943 году по «дороге жизни» через Ладожское озеро была вывезена сюда в детский дом. Нашлись архивы, нашлись люди, которые знали её и помнили. Боже мой, что только не перечувствовала я в тот день у памятника Тане! Ведь мы с нею почти ровесницы… И здесь же у меня родились строчки «Моя землячка, Савичева Таня, прости, что не пришла к тебе с цветами…». Но я дала себе слово, что обязательно вернусь сюда еще раз.

Поэт Виктор Гин оставил эти строки в тексте песни о Тане, а композитор Евгений Дога написал музыку. Уже через два месяца премьера песни состоялась на Центральном телевидении. А потом пришло приглашение из Шатков. Люди не только из поселка, но из многих окрестных деревень собрались на огромной поляне, которая стала вдруг тесной. Там и проходил этот необычный концерт-реквием, концерт-благодарность. В годы войны горьковская земля приютила тысячи ленинградских ребятишек, вывезенных сюда из осажденного города. И потому самые почетные места в первых рядах были выделены тем, кто выхаживал маленьких блокадников, тем, кто уже много лет спустя взял на себя немалый труд восстановить трагическую историю Таниной жизни.

После концерта я обратилась к собравшимся с предложением начать сбор средств на строительство в Шатках памятника Тане Савичевой и всем детям войны, разделившим её судьбу. Первым взносом был сбор от моего концерта. А сама инициатива, горячо подхваченная молодежью, переросла во Всесоюзную акцию по сбору средств на строительство мемориала.

Но кроме этой войны, за которую наш народ заплатил столь высокую цену, была другая, она тоже унесла много жизней наших солдат.

Первый раз я поехала в Афганистан по приглашению Центрального дома Советской армии, именно там занимались этими поездками. Не сразу я приняла решение: призадумалась, это же не обычные гастроли, это ж как на войну ехать, на настоящую, где стреляют и убивают. Я не одна поеду, за мной сколько человек ансамбля, у всех семьи – дети, жены. Хотя не скажу, что был именно страх, больше беспокойство, слишком хорошо помнила войну, которую пережила ребенком. Подумав хорошенько, нашла ответ: солдатики, что воюют там, наши мальчишки, совсем юные, почти дети, они ведь там не по собственной воле, их отправили туда – служить, это их долг. У меня, как у артистки, тоже есть долг, я тоже в какой-то мере служу Родине. Так почему же я не поеду туда выступать? И решила для себя, что поеду в Афганистан, на эту горячую землю. Происходило это в 1979 году.

Афганский зритель проявил свою необыкновенную гостеприимность, сердечность, сразу было видно, как искренне он полюбил и оценил и услышанное. Афганцы, традиционно воспитанные на национальной музыкальной культуре, которая совершенно не похожа на русскую, удивительно живо и тонко отозвались на эстрадный жанр. Хотя с удивлением узнала, что эстрадная музыка там тоже достаточно хорошо известна, но чаще всего там слышны индийские напевы. Специально для афганских зрителей мы включили в программу песни на языках дари и пушту. Однажды, гуляя по городу, я услышала мелодию, поразительно похожую на «Амурские волны», подумала тогда, как все люди, по существу, близки. Их может объединять красивая поэзия и музыка, ведь все мы тянемся к красоте, и более всего тогда, когда на нашей земле – война.

Наши концерты проходили при переполненных залах – в Доме культуры профсоюзов, Кабульском политехническом институте, в прекрасном зале театра «Кабул Нандари», в Доме советской науки и культуры. Также давали концерты в микрорайоне, где живут наши специалисты. Клуб заполнялся настолько, что прохода к сцене не было и ящики с инструментами, с осветительной и звуковой аппаратурой передавали из рук в руки над головами. Выступали вечером, надеялись, что долгожданная прохлада придет, но нет, в зале было жутко душно, я предложила переместиться на улицу, но чудесные люди, привыкшие жить по законам войны, грустно ответили: нельзя, «балуются» ракетными снарядами, постреливают…

Что такое «постреливают», я скоро поняла: в первую же поездку попали под обстрел. Страшно было не сказать как. Мы как раз выступали в каком-то клубе. Концерт прервали, всех – и артистов и зрителей – заставили встать вдоль стен, и мы ждали с замиранием сердца, когда прекратится грохот орудий. Проехали несколько городов, все были в постоянном напряжении, плохо спали, нам давали подробные инструкции, куда можно ходить, куда нельзя, что делать, если… В общем, весь наш коллектив был на военном положении. Страшное было время.

Но кроме страха было и другое – тот теплый сердечный отклик, который мы получали от солдат, ради которых приехали на войну. Их счастливые глаза, благодарные улыбки, они не всегда умели выразить словами то, что чувствовали, но я видела, как важно для них слышать наши песни. Наш приезд был для них почти как весточка из дома, поэтому и относились они к нам с нежностью и заботой.

Почти на всех выступлениях первые ряды были заполнены ранеными. Солдаты с забинтованными руками, ногами, головами сидели и не отводили глаз. Это были те, кто мог ходить, а потом мы поехали по госпиталям, пели для тяжелораненых, кажется, в Кабуле, уже не помню точно. Госпиталь был большой, столько глаз, наполненных болью, страданием, тоской по дому. Иногда я не могла сдержаться, чтобы не заплакать. Они часто обнимали меня, говорили ласковые слова, спрашивали, из какого советского города мы приехали, отдавали письма, просили по возвращении передать родным. Специально для этих солдатиков я пела особенно душевные песни: «Мама», «Край березовый» и не только… все те, что вызывали в душе тепло и покой, воспоминания о доме.

Эти выступления были самыми трудными и важными – в военных гарнизонах, госпиталях. До сих пор помню самый необычный и трагический концерт – в Кандагаре. Мы жили на территории воинского гарнизона, и кто-то из музыкантов поймал в приемнике волну переговоров вертолетчиков. Оказалось, что прямо рядом с нами горел в небе вертолет. Тут же – взрыв, лопасти врезались в землю, погибли демобилизованные солдаты, летевшие домой. Это случилось за час или два до концерта. Я иду на сцену, а меня всю колотит, сил никаких. И публика сидит как каменная. Но подходит генерал, командир гарнизона, и говорит: «Спойте «Огромное небо». У меня слезы градом, говорю: «Я не смогу!» А он налил полстакана коньяка, приказал выпить, говорит: «Война есть война». Я вышла на сцену, лишь сказав, что песня посвящается погибшим вертолетчикам. Это было, пожалуй, лучшее исполнение той песни. Зал плакал. Потом стояла мертвая тишина, и все встали… Я об этом и сейчас не могу спокойно вспоминать – мурашки бегут по спине.