– Из больницы? А как она попала в больницу?

– После трахеотомии. Кажется, подавилась за едой.

– Ребенок жрет как свинья, – бросил Беннет. – Боюсь, это не последний раз, стоило бы поставить ей постоянный клапан.

– Нам только кофе, – сказал Дранг подошедшей официантке с блокнотиком. Когда та, кивнув, отошла, он обратился к Беннету:

– Мы предлагаем пятьдесят тысяч долларов и хотели бы завершить сделку как можно скорее. В идеале – сегодня.

Дыхание толстяка пахло ментоловыми «тик-таками».

– Если ваш зять скроется с этими вещами, – добавил Штурм, – и продаст их кому-то другому, мы с вами мало что сможем сделать. А потом он будет искренне заявлять, что никаких вещей у него и в помине не было. Полностью все отрицать, изображать неведение.

У Беннета похолодело в желудке.

– Но ведь вы можете обратиться в полицию с вашим… списком? И показать переписку с его бабкой? То есть, вы ведь не хуже меня знаете, что это за вещи, даже лучше меня, раз уж точно знаете, что собиралась продать старуха.

«Что же так долго не несут кофе?» – подумал он и спросил:

– Я прав?

Некоторое время Штурм разглядывал Беннета. У него были очень светлые голубые глаза и белые ресницы.

– Нам не хотелось бы вмешивать в это дело полицию, – наконец ответил он. – Вы заметили, что мы вам даже не представились? У вас нет ни нашего номера, ни адреса. Если сделка не состоится, мы пожмем плечами и… исчезнем. Вместе с нашими деньгами.

Боже мой, соображал Беннет, что же собиралась продавать эта безумная старуха? Контейнеры с пулеметами? Героин? Что бы это ни было – пятьдесят тысяч долларов, имен не называют! – это явно незаконно.

Ему внезапно и необъяснимо захотелось есть, запах яичницы с беконом с соседних столиков ударил в нос.

– Вы знаете, куда могли отправиться Маррити с дочерью после нашего разговора по телефону? – спросил Дранг.

– Когда я получу деньги? – вопросом на вопрос ответил Беннет. – И как? Раз уж эта такая… неофициальная сделка.

Надо уходить, говорил он себе. Знаю, что надо. Можно ли доверять их чеку? И даже если заплатят наличными – откуда мне знать, что деньги не фальшивые? Я не веду дел с подобными типами. Хорошо, что утром не разбудил Мойру.

– В филиале Американского банка на Калифорнийской улице, – ответил Штурм, – лежат шесть банковских чеков на ваше имя – каждый на 8333 доллара ровно. До пятидесяти тысяч не хватает двух долларов, но их мы сейчас заплатим за ваш кофе. Как только мы получим нужные предметы, отвезем вас в банк, заберем и передадим вам банковские чеки. Можете положить их на любой депозит или обналичить в любой момент в течение трех лет.

Меня это устроило бы, подумал Беннет, чувствуя, как по ребрам под рубахой стекают капли пота.

– Если совесть заговорит, можете разделить их с зятем, – без всякого выражения произнес пухлощекий Дранг.

Беннет почувствовал, как губы растянулись в ироничной усмешке.

– Вы знаете, где искать Маррити с дочерью? – спросил Дранг.

– Да, – ответил Беннет, – но сначала давайте заберем чеки.

– Это можно, – согласился, вставая, Штурм.

– Останетесь мне должны за кофе, – с напускной бравадой пошутил Беннет и тоже встал.

«Я не старик, я юноша, с которым что-то стряслось…»

Кажется, это была цитата из Микки Спиллейна.

Человек, называвший себя Дереком Маррити, разглядывал хрустальные подвески на погасшей люстре, все ярче освещавшейся солнцем. Он не спал больше суток, но заснуть не мог. Он лежал на узкой кровати Лизы Маррити, той самой, на которой проспал воскресную ночь. В семь утра в понедельник он отправился отсюда в дом Маррити. Сейчас, во вторник утром, он жалел, что не проспал допоздна и не отказался от встречи с бедными Маррити.

Он взял с ночного столика помятый окурок, обернутый кусочком клейкой ленты. Фильтр, прежде желтоватый, выцвел до белизны.

Гляди куда угодно, только не на дом свой, ангел.

Он снова уронил окурок на ночной столик.

Кристаллики слегка вращались под влетающим в открытое окно ветерком, пахло жасминовыми цветами, посаженными Грамотейкой, и солнечные лучи, преломляясь, играли красными, голубыми и зелеными пятнами на стенах, задерживаясь на картинах и книжных корешках.

Над его головой колыхались кружевные занавески. Он вспомнил, что Грамотейка использовала выражение «войо-войо», производное от немецкого слова «занавеска», когда речь шла о пустом притворстве, о напыщенных разговорах ни о чем, об амбициозных, но совершенно невыполнимых планах. О бессмысленной суете.

Вся эта вылазка, размышлял он, стараясь поудобнее пристроить на покрывале свою искривленную, ноющую правую ногу, была войо-войо. Я бы еще мог дать молодому Фрэнку Маррити совет, куда вложить деньги, но чем ему теперь действительно помочь? Что толку говорить с ним о самом важном? Не пей! Не позволяй пить Дафне! Бесполезно. Бесполезно.

Гармоническое Сближение меня погубило. Искренний, благонамеренный молодой Фрэнк Маррити меня погубил.

Дафна должна была задохнуться и умереть вчера, там, «У Альфредо».

Маррити закинул руку за голову и перевернул горячую подушку.

У него сохранилось два – теперь уже три – воспоминания о тех ужасных тридцати минутах в ресторане.

В первый раз он повторял прием Геймлиха снова и снова, пока не понял, что трясет бледную мертвую девочку. Он еще помнил, как сводило судорогой руки. Парамедики приехали слишком поздно, чтобы что-то сделать. Он горевал по Дафне, но сумел вынести похороны, потом секретные переговоры с разными тайными организациями, а дальше – ужасные месяцы одиночества, не беря «дочь лозы в супруги», если говорить об алкоголизме словами Омара Хайама. Через два года он женился на Эмбер, студентке, слушавшей его курс в Рэдлендском университете в 1988 году: именно она станет студенткой Фрэнка, когда он возьмет этот курс в будущем году. Детей у них с Эмбер не было, но жили они очень счастливо и в середине девяностых купили домик в Рэдленде. Успели вовремя – потом цены взлетели так, что преподавателю колледжа с женой, зарабатывающей продажами через eBay, не дотянуться. К 2005 году, когда ему было пятьдесят три, он стал подумывать о выходе на пенсию.

Ту жизнь он называл Жизнью А.

Потом, в начале 2006-го, его стали преследовать яркие галлюцинации о другой жизни – Жизни В. В той, другой, жизни, он не женился на Эмбер, а Дафна все еще была жива и все еще с ним, они жили вдвоем в трейлерном парке на Бэйс-лейн. Мойра, к тому времени овдовевшая, давно выкупила у него свою половину дома Грамотейки и жила в нем, отгородившись от них с Дафной судебным постановлением. Дафна в тридцать один год была алкоголичкой и ненавидела отца-алкоголика. По правде сказать, к тому времени он сам себя ненавидел – и ее тоже.