— Он пытался разыскать Джонни? — спрашивает Элизабет.

— А то как же! Пару раз мотался на Кипр. Ни черта не нашел.

— На чужой территории это непросто, — кивает Элизабет.

— Я так понял, вы Джонни тоже не нашли? — спрашивает Питер Вард.

Элизабет качает головой.

— Кстати, а меня вы как отыскали? — продолжает Питер. — Если вы позволите мне спросить. Мне что-то не нравится, когда меня отыскивают, притом что Джонни в городе и оставляет при трупах фотку с моим лицом.

Элизабет делает глоточек кофе.

— Ваш брат Трой похоронен на Вудвейлском кладбище?

Питер Вард кивает.

— Я просмотрела записи видеонаблюдения — помог один могильщик, я однажды спасла его дядю, — объясняет Элизабет. — Там я вас и нашла.

Питер Вард недоверчиво смотрит на нее.

— Элизабет, я там бываю дважды в год. На записи меня невозможно найти. Иголка в стоге сена.

— Да, дважды, — соглашается Элизабет. — Но в какие дни?

Питер Вард откидывается, скрестив руки на груди, потом кивает и улыбается. Он понял.

— Двенадцатого марта и семнадцатого сентября, — продолжает Элизабет. — День рождения Троя и день его смерти. Я надеялась высмотреть появлявшуюся оба раза машину и попросить знакомого знакомых пробить для меня номер. Однако двенадцатого марта я увидела цветочный фургон из Фолкстона и подумала, что странно видеть его на брайтонском кладбище. Бывает, но все же стоит отметить. И я очень-очень заинтересовалась, увидев тот же фургон семнадцатого сентября. Решила, что это очень даже стоит отметить. Понимаете?

— Что уж тут не понять, — кивает Питер Вард. — И номер пробивать не пришлось.

— Потому что у вас на борту имя, адрес и телефонный номер крупными буквами, — говорит Элизабет.

Питер, не удержавшись, беззвучно аплодирует ей, а она в ответ отвешивает легкий поклон.

— Прекрасно, Элизабет, — восхищается Джойс. — Она замечательная, Питер.

— Вижу, — говорит Питер. — Так никто, кроме вас, не знает, где я есть? Никто другой меня не найдет?

— Если я не скажу, — подтверждает Элизабет.

Питер Вард наклоняется к ней.

— А вы не скажете?

Элизабет наклоняется ему навстречу.

— Не расскажу, если вы заглянете завтра к нам, посидите вместе с Джейсоном и полицией и расскажете им то же, что сейчас рассказали нам.

— Хотите орешек? — предлагает Ибрагим.

Бернард Коттл смотрит на него, потом опускает взгляд на открытый пакетик с орешками.

— Нет, спасибо.

Ибрагим убирает пакет.

— Они почти без углеводов, орехи. При умеренном употреблении очень полезны. Только не кешью, кешью — исключение. Я вам мешаю, Бернард?

— Нет-нет, — отвечает Бернард.

— Просто любуетесь видом? — спрашивает Ибрагим. Он чувствует, что его соседство на скамье неприятно Бернарду.

— Просто сгоняю вес, — отвечает Бернард.

— Какое место для могилы! — говорит Ибрагим. — Вы так не считаете?

— Если уж ложиться в могилу, — отвечает Бернард.

— Печально, но это ждет каждого. Сколько бы мы ни ели орехов.

— Не в обиду вам, но мне было бы очень приятно посидеть в тишине, — говорит Бернард.

— В этом есть свой резон, — кивает Ибрагим. И ест орешки.

Двое мужчин любуются видом. Потом Ибрагим оборачивается и видит Рона, который, стараясь не хромать, поднимается по тропинке. Трость при нем, но Рон на нее не опирается.

— О, хорошо-то как, — говорит Ибрагим. — Вот и Рон.

Бернард смотрит и чуть заметно поджимает губы.

Рон добирается до скамьи. И садится по другую сторону от Бернарда.

— Доброго денечка, джентльмены, — здоровается он.

— Добрый день, Рон, — отзывается Ибрагим.

— Ну что, Бернард, старина, — говорит Рон, — все сторожишь?

Бернард смотрит на него.

— Сторожу?

— Кладбище. Сидишь здесь, как гномик. «Никто не пройдет» и все такое. Что за дела?

— Бернарду хочется тишины, Рон, — говорит Ибрагим. — Так он мне сказал.

— Какая там тишина, когда я тут! — заявляет Рон. — Ну, давай колись, дружище. Что ты там запрятал?

— Запрятал? — повторяет Бернард.

— На эти штучки со скорбью меня, сынок, не купишь. Все мы скучаем по женам, со всем к ним почтением. Но тут что-то другое.

— Я думаю, горе сказывается на людях по-разному, Рон, — говорит Ибрагим. — Поведение Бернарда не так уж необычно.

— Не знаю, Айб, — отвечает Рон и, покачав головой, обводит взглядом холмы. — Тут одного прикончили, когда он просто хотел срыть кладбище. Бернард что ни день сидит у этого кладбища. По мне, это другое.

— Так вот в чем дело? — ровным, спокойным голосом произносит Бернард, отказываясь взглянуть на Рона. — Разговор об убийстве?

— Ага, Бернард, в этом самом и дело, — подтверждает Рон. — Кто-то вколол тому парню яд, смертельный. Мы все его хватали, помнишь? Это мог сделать любой из нас.

— Нам просто требуется исключить кое-кого из расследования, — говорит Ибрагим.

— Может, у тебя были на то веские причины? — говорит Рон.

— Какие могут быть причины для убийства, Рон? — возражает Бернард.

Рон пожимает плечами.

— Может, ты что-то запрятал там, на кладбище. Ты диабетик? Со шприцем ловко управляешься?

— Как все мы, Рон, — напоминает Бернард.

— Где ты был в семидесятых, дружище? Ты из местных?

— Какой странный вопрос, Рон, — отвечает Бернард. — Извини, конечно.

— А все-таки? — настаивает Рон.

— Мы просто изучаем версии, — говорит Ибрагим. — Всех расспрашиваем.

Бернард оборачивается к нему.

— Это такая игра? В доброго полицейского и злого полицейского?

Ибрагим размышляет над вопросом.

— Ну да, это идея. Психологически это бывает очень действенно. Если вам интересно, могу дать почитать одну книгу.

Бернард протяжно выдыхает и оборачивается к Рону.

— Рон, ты знал мою жену. Асиму.

Рон кивает.

— И всегда был к ней добр. Ты ей нравился.

— И она мне нравилась, Бернард. Хорошая у тебя была жена.

— Ее все любили, Рон, — говорит Бернард. — И ты еще спрашиваешь, почему я здесь сижу? Кладбище тут ни при чем, и шприцы тоже. И где я жил полвека назад — тоже. Я просто старик, тоскующий по жене. Так что вы пощадили бы меня.