Александр I принял Абуль-Хасана, но не сказал ему ничего определенного, пообещав дать ответ шаху Фетх-Али через своего посла, который будет отправлен в Тегеран в ближайшее время.

6 апреля 1816 года Александр I назначил Ермолова не только командиром отдельного Грузинского корпуса и управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии, но и чрезвычайным и полномочным послом в Персию. Чем определялся выбор императора? Версию советских историков, настаивавших на том, что он хотел отправить подальше от себя очень популярного в передовых кругах России генерала, придется признать, мягко говоря, несостоятельной, ибо в силах государя было подрезать крылья оперившемуся орлу. А он возвышал его, предполагая назначить военным министром. Это пугало многих генералов. «Передовые круги» России еще никак о себе не заявили и ставку на популярного героя Отечественной войны пока не делали. Ермолов еще не находился на подозрении у властей. Все это придет, но позднее лет на десять. А благоприятные отзывы о нем будущих декабристов говорят лишь о его личных качествах и не более. Он действительно лучше других мог «соблюсти выгоды государства при иностранном дворе» и «быть лучшим управляющим области». Но так считал и Александр I.

Ермолов мечтал об этой должности, и помогли ему занять ее вовсе не недруги, которые якобы опасались испить «от него горькую чашу» в случае назначения его военным министром, а лучшие друзья. Вот что писал он Арсению Андреевичу Закревскому в феврале 1816 года, когда считался в отпуске и проживал в имении отца:

«Поистине скажу тебе, что Грузия во сне мне грезится, а все прочие желания умерли. Не хочу скрывать от тебя, что гренадерский корпус меня сокрушает, и я боюсь его… Не упускай случая помочь мне отправиться на восток».

Закревский, желая «порадеть родному человечку», не упустил случая, обратился с просьбой к ближайшему другу Александра I князю Петру Михайловичу Волконскому, которого советские летописцы почему-то относили к заклятым врагам Ермолова. И государь, вопреки своему желанию сделать Алексея Петровича руководителем военного ведомства, отправил его на Кавказ, однако не для того, чтобы оградить грабителей казны от этого бескорыстного до щепетильности генерала. Он надеялся получить в его лице наместника умного, красноречивого, образованного, решительного и предприимчивого, способного укрепить позиции России в этом важном районе и подвести под ее власть непокорных горцев.

Князя Волконского поддержал граф Аракчеев, который, как я уже рассказывал, рекомендовал Ермолова на должность военного министра. Он убеждал Александра I, что тот непременно переругается со всеми, наживет себе немало врагов, но порядок в армии наведет. Солдаты будут обуты, одеты и накормлены. И все-таки его величество отправил его на Кавказ, где он был необходимее.

Чтобы убедиться в том, что назначение Ермолова «начальником в Грузию» отвечает намерениям генерала, государь даже вызвал его в Петербург для беседы.

— Я никогда не поверил бы, — говорил император, протягивая генералу руку, — что ты можешь желать назначения на Кавказ, если бы это не утверждали князь Волконский и граф Аракчеев.

Алексей Петрович с радостью принял предложение его величества. В противном случае, избавь Господи, государь оставит в Петербурге. Он терпеть не мог столицу с ее бюрократией со времени возвращения из ссылки, когда ему пришлось обивать пороги кабинетов военного ведомства в поисках своих документов о службе. А был еще высочайший двор, «достойный презрения». По его убеждению, придворные всего мира могли бы составить «нацию особенную». Разница между ее составляющими «ощутительна только в степени уточнения подлости, которая уже определяется просвещением».

Переписка Ермолова с друзьями — бесценный клад для историка и биографа. Она позволяет получить ответ из первых рук на многие вопросы, встающие перед исследователем.

Назначение на должность наместника избавило Ермолова от необходимости возвращаться в гренадерский корпус и от наскучившей однообразной службы. Теперь перед ним открывался широкий простор для активной деятельности на территории огромного и малоизвестного края, хотя на востоке ему довелось побывать еще в юности под началом графа Валерьяна Александровича Зубова.

Назначение же чрезвычайным и полномочным послом в Персию явилось для Алексея Петровича совершенной неожиданностью. Вот что писал он 15 мая 1816 года другу почти всей его жизни Михаилу Семеновичу Воронцову:

«…Скажу тебе вещь страннейшую, которая и удивит тебя и насмешит. Я еду послом в Персию! Сие и мне самому еще в голову не вмещается, но я точно — посол, и сие объявлено послу персидскому, и двор его уведомлен. Ты можешь легко себе представить, что, конечно, никаких негоциации нет и что это настоящая фарса, в противном случае, послали бы человека, к сему роду дел приобвыкшего. Не менее, однако же, любопытно и самое путешествие, а паче в моем звании. Не худо лучше узнать соседей».

Ермолов не кокетничал, когда писал другу, что «никаких негоциации» не было. Действительно, никто не просил государя Александра Павловича о назначении его чрезвычайным и полномочным послом в Персию. Царь сам додумался до этой «фарсы». И боевой генерал исполнил доверенную ему роль блестяще.

Алексей Петрович был настолько доволен назначением начальником на Кавказ и послом в Персию, что называл себя «балованным сыном счастья».

Ермолова, как правило, окружали хорошие люди, с кем состоял он в переписке и мог разделить свои успехи и неудачи. Одним из его постоянных корреспондентов был великий князь Константин Павлович, редкий хам и насильник. В архиве Алексея Петровича скопилось немало его писем. А сам цесаревич, не желая того, со временем сыграл заметную роль в судьбе проконсула Кавказа.

Цесаревич Константин Павлович терпеть не мог возражений, а вот Алексею Петровичу, которому покровительствовал с весны 1805 года, многое прощал и лестно отзывался о нём:

«Ермолов в битве дерётся как лев, а чуть сабля в ножны, никто от него не узнаёт, что он участвовал в бою. Он очень умён, всегда весел, очень остёр и весьма часто до дерзости». Признаюсь, о нём трудно узнать что-либо не только из его рапортов и донесений, но даже из его собственных воспоминаний.

Свои письма к Ермолову великий князь начинал почти всегда одним и тем же обращением: «Любезнейший, почтеннейший, храбрейший друг и товарищ». Узнав о новом назначении Алексея Петровича, он писал ему:

Назначению вас послом «совсем не удивляюсь, я вам говорил всегда и повторяю снова, что единственный Ермолов горазд (способен) на все». И далее рекомендовал быть осторожным: «как бы Персия не перевела много православных». Нет, не физически, климат здешний мог извести многих людей, прибывших из северной страны.

Убеждён, великий князь не кривил душой. Вот что писал он ему однажды с нескрываемым упрёком: «Я всегда был и буду одинаков с моею к вам искренностью, и оттого между нами та разница, что я всегда к вам был как в душе, так и на языке, а вы, любезнейший и почтеннейший друг и товарищ, иногда с обманцем бывали».