Алан выругался и бросил их на землю. Сильный, порывистый ветер немедленно унес их вместе со снегом. Горы снега и порывы ветра, острые, как бритва, – он и представить себе не мог, как сможет пройти даже полмили, не говоря уже о трех. Или о шести, если он поймет, что пошел не той дорогой.

А вот это что, прямо перед ним? Человеческая фигура? Он скосил глаза на размытые очертания чего-то, ясно выделявшиеся на фоне белого поля, и тут все бессонные ночи, проведенные на пароходе, вдруг разом обрушились на него. Он замер на какое-то время, чувствуя, как каждая молекула его тела мелко вибрирует от страха. Но ему необходима помощь – и если мертвые могут вмешиваться в дела живых, то пусть сделают это прямо сейчас. Задыхаясь от холода и усталости, он был вполне готов для явления нечистой силы.

Но это оказалось простым свалившимся верстовым столбом. Алан в отчаянии сжал челюсти, чувствуя себя полным дураком. Снега было так много, что он боялся утонуть в нем. Он уже достиг его колен и теперь засыпал бедра. Боже, как же он измучен. Если бы можно было лечь и восстановить силы.

Если ты ляжешь, то больше уже не встанешь, упрямо сказал он самому себе. Давай, двигайся, парень. Иначе помрешь прямо здесь.

Он повернул голову налево, вглядываясь в горизонт, без малейших признаков деревьев… А потом ему показалось, что там что-то виднеется. Хотя все было размыто непрекращающимся ни на минуту снегопадом, пустошь с левой стороны превращалась во что-то, напоминающее амфитеатр. Это выглядело неестественно: остальная поверхность состояла из невысоких, пологих холмов. Алан задумался. Что там такое говорил ему Дессанж? Что здесь должна быть еще одна шахта, построенная еще древними римлянами. И что эта шахта расположена рядом с собственностью Шарпов.

Алан сморгнул. Не подводят ли его глаза? Он сделал несколько шагов вперед. На снегу показались пятна крови. Он бросился вперед. Нет, это не кровь, а глина. Ну, конечно, глина. Пурпурное сокровище, которое довело сэра Томаса до мошенничества, а может быть, и до убийства.

Решено, он идет налево.

Лес гнется, никнет сень осин,

Бьют крылья…

Алан двинулся вперед.

#

Эдит проснулась, совсем слабая и беспомощная, но благодарная за то, что все еще жива. Ее желудок превратился в тысячу узелков жгучей боли. Со стоном она добралась до ванной комнаты и там встала на колени перед унитазом. Ее рвало сгустками крови, а желудок разрывали беспощадные спазмы, пока она не испугалась, что у нее не осталось больше крови.

Я думала, что он меня спасет, подумала она. Он забрал у меня чай. Он поклялся. Обещал…

Но сейчас она чувствовала себя еще хуже, чем раньше. Она больше не могла выдерживать эту боль, и ее потрясло до глубины души, что Томасу пришло в голову сделать с ней такое.

Что он делал это с другими женщинами. Или, вернее, позволял Люсиль делать это с ними.

Она, шатаясь, вернулась в комнату, удивляясь, что шум, который она производила, не разбудил его. Он не мог просто лежать, игнорируя ее присутствие. Человек не может быть жесток до такой степени.

– Томас, – прохрипела она. – Томас, мне очень плохо. Мне нужна помощь.

Она откинула одеяло. На кровати никого не было.

Тогда придется воспользоваться инвалидным креслом: Эдит практически упала в него и стала вращать колеса изо всех оставшихся у нее сил. Она могла думать только о том, что ей необходима немедленная помощь. Убить – это одно, но зачем же заставлять ее так мучится?

Колеса скрипели. Ей много раз приходилось останавливаться и снова начинать движение. Она еле-еле смогла добраться до холла – все ее тело было покрыто потом, а руки тряслись от усилий.

Двигаясь вперед, она ощутила угрозу, нависшую над ней, – если кто-то захочет ее догнать, то она не сможет убежать. Она была абсолютно беспомощной мишенью. Она была одна на всем свете.

Эдит продолжала вращать колеса, встревоженная своей все возрастающей слабостью. Она не сможет въехать на коляске в лифт, а по лестнице она сможет спуститься только в том случае, если свалится и головой пересчитает все ступеньки. Да и какая разница – из Дома ей все равно не выбраться.

Но внизу находится кухня, и она сможет съесть что-то, что впитает яд. Хлеб. Сливки. Ей необходимо что-то, чтобы восстановить силы.

Необходимо. Необходимо.

А где Томас? Он что, бросил ее? А она посмела поверить, что будет жить. А вот теперь, когда этот ужасный яд пожирает ее внутренности, ей хотелось как можно скорее умереть. Но она не доставит ему такого удовольствия и не позволит себе сдаться. А были ли они с Люсиль все еще в доме? Они что, именно так убивали свои предыдущие жертвы – наполняли их ядом до отказа, а потом оставляли одних умирать в одиночестве? Поступок достойный трусов.

Достойный Томаса.

Зачем было обещать встать на ее сторону и ничего не делать? Ему что, доставляет удовольствие подавать людям фальшивые надежды? Может быть, у него сдали нервы?

А может быть, он сейчас снаружи – чистит дорогу и запрягает лошадь?

Ему надо поторопиться, подумала Эдит. Мое время заканчивается.

Она не может умереть здесь. Она не может попасть в ловушку и сидеть, записывая послания для следующих, ничего не подозревающих невест.

А ведь я могу оказаться последней. Моих денег ему вполне хватит, чтобы закончить работу над комбайном. Ее охватила черная злость, и перед ее внутренним взором возникло его торжествующее лицо над изуродованным телом ее отца. В ее присутствии Томас так редко улыбался. Он не мог маскировать свою сущность с такой же легкостью, как это делала Люсиль. Ему не доставляло удовольствия причинять ей боль.

А вот Люсиль этим наслаждалась.

Я не доставлю ей удовольствия своей смертью. А если Томас виновен в смерти моего отца, то ему не будет пощады.

Эдит продолжала толкать колеса ноющими кистями рук. Может быть, он скоро появится, чтобы проверить, как она себя чувствует. Или, может быть, здесь появится Люсиль. Эта мысль заставила Эдит двигаться быстрее – от того, как усилия разрывали живот, на ее лице появилась гримаса. Коридор тянулся, словно бесконечная голубовато-серая шахта. Какие катастрофы произойдут сегодня за этими дверями? Она приготовилась не останавливаясь проехать мимо, заставляя работать свое измученное тело и стараясь не выходить из себя из-за всяких жутких фантазий. Все равно бояться больше, чем она боится сейчас, уже невозможно. А потом по коридору прошелестел шепот. Неестественный, с придыханием. Его эхо доносилось отовсюду и ниоткуда.

Эдит вздрогнула, когда на ее голову дохнуло прохладным воздухом. От него заколыхались шторы на окнах и задвигались листья на полу. Паутина зашевелилась, как волосы мертвеца.

Но никто не вышел. Никто не появился в коридоре.

Значит, это был кто-то, кто говорил от имени мертвых.