Эдит продолжала двигаться вперед, пока адский холод не проник ей под ребра и не сжал сердце. Звуки сложились в слова:

“Lasciare ora. È necessario lasciare ora”[40].

Она прекратила движение и прислушалась. Говорили на итальянском. «Ora» значит «сейчас».

На ступеньках что-то было. По ее спине пробегала дрожь, как рука музыканта пробегает по клавишам инструмента. То, что было на лестнице, поменяло позу. Эдит не могла его рассмотреть: она подумала о фотографиях Алана и постаралась сконцентрироваться.

Надо верить в то, что видишь, сказала она себе. И я верю.

И вот оно появилось, раскачиваясь в воздухе, – это был пурпурный призрак. Женщина, вся покрытая кровью, с ребенком на руках и с колеблющимися, как под водой, волосами. Должно быть, это Энола Шиотти. Ребенок запутался в ее волосах, и на ее лице было выражение величайшего смятения, как будто она боялась Эдит больше, чем та ее.

А может быть, так и было.

Собравшись с силами, Эдит буквально вытолкнула себя из кресла и направилась к призраку. Боль, которая охватывала ее с ног до головы, была вполне материальной, а вот страдания и агония, написанные на лице призрака, явно были духовными.

На лице Энолы был такой глубокий гнев и такое всеобъемлющее горе, что Эдит чуть не отвернулась. Ей казалось, что она видит гораздо больше, чем ей положено, и что она вторгается в частный мир мертвой женщины.

Энолы Шиотти, которая так любила Томаса Шарпа, что оставила свой дом и семью и позволила заключить себя здесь в тюрьму.

Так же, как это сделала Эдит.

Они убили эту женщину и ее ребенка. Они забрали ее жизнь, заменив ее чашкой с ядом, и женщина умерла, блюя кровью. Она держала свою несчастную малютку на руках, когда умирала? Была ли эта невыносимая сердечная боль причиной, по которой она не может успокоиться в своей могиле все эти годы?

Как они могли это сделать? Как они могли дойти до такого?

Эдит встретилась глазами с Энолой.

Они были сестрами по несчастью в этом сумасшедшем Доме. Их судьбы соединены навеки, и Эдит сделает все, что в ее силах, чтобы облегчить страдания этой молодой женщины.

– Я больше не боюсь, – сказала ей Эдит. – Вы Энола Шиотти. Скажите, что я могу для вас сделать? Что вам надо? – Верь мне. И верь в меня.

Все еще не касаясь ногами пола, Энола посмотрела на нее. А потом она подняла руку и показала на тот же самый коридор, в конце которого появлялся призрак Беатрис Шарп, приказывающий Эдит немедленно убираться из Аллердейл Холла. Эдит поняла, что женщина хочет, чтобы она пошла туда. Несмотря на свою слабость, Эдит двинулась в том направлении, и с каждым ее шагом призрак становился все бледнее и бледнее.

Эдит опять была одна.

Она услышала, как кто-то негромко напевает, и узнала мелодию, которую Люсиль играла в библиотеке. Навязчивую, печальную и в то же время нежную. Колыбельная. Для мертвого ребенка?

Мелодия текла по галерее со множеством граней, которая простиралась перед Эдит со всеми своими голубыми отражениями и летающими ночными бабочками. Казалось, что она звучит целую вечность, и Эдит показалось, что предметы, находившиеся за всеми этими дверями, были переставлены с тех пор, как она забрала себе цилиндры. И что все эти предметы, если рассматривать их как единое целое, могут рассказать ей всю историю.

Что Энола так отчаянно хотела ей показать? Следуя за мелодией, девушка наконец поняла, что та звучит из мезонина, из-за закрытой двери. Глубоко вздохнув, Эдит распахнула ее.

За дверью оказался Томас, обнимающий женщину, и его профиль был ясно виден на фоне ее длинных темных волос. Ее обнаженные плечи подставляли себя под его поцелуи, а его лицо было скрыто в нежной ложбинке между ее грудью и плечом. Она прижималась к нему.

Кто это? Его любовница?

Женщина из лифта. Его тайна. Наконец-то я ее встретила.

Мужчина вздрогнул и повернулся – женщина повернулась вслед за ним.

Эдит чуть не задохнулась – это была Люсиль.

И это была ее комната – наполненная ночными бабочками и всякой мертвечиной, она свято хранила тайну Томаса: Люсиль была его любовницей.

За пределами мезонина

Томас и Люсиль услышали, как Эдит резко втянула воздух, и синхронно повернулись к ней. Она не могла поверить своим глазам: на лице Томаса явно читались паника и чувство вины.

Но разве он что-то сказал?

Ни слова.

Люсиль набросилась на нее, Эдит отступила назад и, поворачиваясь, наткнулась на рабочий стол. Набор для восхождения перевернулся и с шумом рассыпался; покатились, разбиваясь, всякие баночки – освободившиеся из них ночные бабочки устремились за Эдит, когда она побежала, набирая скорость.

Этого не может быть. Я этого не видела.

Люсиль приближалась.

Лифт. Он был единственной надеждой Эдит на спасение. Она нажала на кнопку, умоляя механизм подняться. К сожалению, безуспешно: Люсиль догнала ее, грубо схватила за воротник ночной рубашки и за волосы. Пытаясь освободиться, Эдит ощутила безумную силу ее захвата. Люсиль была явно сильнее. Ярость и ненависть искажали ее лицо.

– Наконец-то все выяснилось, – с триумфом произнесла Люсиль, поворачивая Эдит лицом к себе. Спина Эдит прижалась к балконным поручням. – Нет больше нужды притворяться. Теперь ты знаешь, кто я и кто он!

Схватив Эдит за руку, она попыталась сорвать с ее пальца темно-красное обручальное кольцо. Семейная реликвия Шарпов, которой так дорожат покойники. Металл царапал палец Эдит и жег так, будто плавился.

Люсиль все тянула и тянула за него. Она подтолкнула Эдит к самому краю балкона – гниющее дерево крошилось под ногами женщины, и она балансировала, с трудом удерживаясь от падения. Взглянув вниз, на паркетный пол, она только яростнее стала бороться за свою жизнь. Это еще не конец. Энола Шиотти не могла послать ее на смерть.

Раздался звонок во входную дверь.

В этот самый момент в холле появился Томас – его руки были протянуты в сторону Люсиль и Эдит. Лицо побледнело, а глаза вылезли из орбит. Оно исказилось от страха – за Эдит или из-за того, что их вот-вот поймают?

Люсиль оказалась необычайно сильной. На лице у нее была написана несгибаемая решимость. Эдит, вцепившись в нее, сопротивлялась изо всех своих сил, но противник был сильнее, и силы стали ей изменять. Больная, сбитая с толку, борющаяся за свою жизнь, ослепленная красными лучами камня, она наконец поняла, что кольцо было важно для Люсиль не из-за того, что оно было семейной реликвией, а из-за того, что оно олицетворяло – семейные узы с Томасом.