Ты не давай вырастать грудям моей милой, повязка,

Чтобы, лаская, их мог я в руке поместить…[23]

«Тогда – нигде, а теперь…» – пробурчала тетка Лепида, приподняла повыше свой левый арбуз, наклонила голову и облизала языком пупырышек, для начала. Потом хитро покосилась на меня и добавила: «Не все, значит, умели делать в древности. Кое-что новенькое можем и мы показать…» – засунула, я клянусь, половину сиськи себе в рот и важно почавкала. «Фе фочешь?» – спросила у меня тетка Лепида, указывая пальцем на правый арбуз. «Что?» – не понял я. Тетка Лепида выплюнула сиську изо рта и повторила: «Не хочешь ли?..» Она предлагала и мне полакомиться. «Отведаю, – согласился я, – с вареньем». «С черничным или с малиновым?» – оживилась тетка Лепида, потому что на самом деле в этом состояло ее предназначение в жизни – кормить мальчиков. Хотя, впрочем, кто знает, кто знает… Должна ведь найтись и для тетки Лепиды доля своего сумасшествия. Я накидал ложкой на правый арбуз черничного варенья со сливками, тетка Лепида, хихикая, повязала мне на шею передничек и чинно присела за стол, чтобы не обляпать вареньем всю комнату. И даже положила правую сиську мне на тарелку. Свою порцию тетка Лепида предпочла отведать со сметаной. Ну что же сказать – все было достаточно вкусно. Только тетка Лепида слишком увлеклась, поливая сиропом себе на сиську да поучая – как надо правильно слизывать варенье. «Ешь не торопясь, но чавкай и причмокивай, – подговаривала меня тетка Лепида. – Обойди вокруг да около, коснись главного, а теперь набери полный рот и втягивай… О!» Я так и сделал, молча, потому что трудно разговаривать с набитым сиською ртом. Тетка Лепида не забывала, однако, давать наглядные примеры на другой сиське, вращая языком и глазами…

Оргия затягивалась, а, между прочим, неотложные дела призывали меня следовать в Прагу. Поэтому я предложил тетке Лепиде последнюю игру в знак полного к ней расположения. Она сразу же согласилась, возбужденная нашим обедом больше, чем можно было ожидать в ее возрасте от пупырышков. Не ведаю – чей язык довел тетку до такого изнеможения, мой или ее собственный, но только уверен, что литературный язык тут ни при чем. Лепида бурно дышала, как Везувий перед извержением, – привязать обезумевшую тетку к стулу было моим юношеским долгом. Почитая старших, я не мог допустить, чтобы тетка Лепида вырвалась на волю, позоря свои седины и насилуя малолетних. Лепида нисколько не сопротивлялась, ожидая чего-нибудь необычного от античной литературы, и я прикрутил ее крепко-накрепко бельевой веревкой. Здесь необходимо пояснить, что со стула я убрал сиденье, поэтому тетка Лепида расположилась на голом каркасе между подлокотников. Снизу к «пенатам» тетки Лепиды имелся обширный доступ, и только поэтому тетка сидела смирно, предвкушая удовольствие. У нее просто-таки разыгралось воображение по причине открытого пространства со стороны задницы. Я проверил, насколько крепко держат веревки тетку Лепиду, и остался доволен своей проверкой – веревки держали хорошо. Тогда я вытащил из кастрюли морковку, натуральный продукт, и показал морковку Лепиде. «Ой», – тихо заметила тетка Лепида. «Угу», – подтвердил я и отгрыз у морковки кончик. А затем посадил морковку в огород между зарослей, чтобы тетка Лепида оттуда не дразнилась. «Ой», – заметила тетка Лепида вторично. Я присел на корточки и некоторое время понаблюдал за морковкой. «Расслабься», – предложил я тетке, но жадная Лепида не отвергала морковку, что, впрочем, устраивало меня полностью. «Хороша же будет тетка Лепида, – подумал я, – когда завтра германки обнаружат ее в подобной позе с посторонними предметами в огороде». Тогда я стал одеваться, поглядывая на тетку Лепиду со значением. «И что же дальше?» – спросила Лепида, потому что рот оставался у нее свободным – пускай зовет на помощь, если совесть позволяет. Но думаю, что тетка Лепида будет молчать, оттягивая момент объяснения – почему вдруг она в таком виде. Я надел свой рюкзачок и, пожелав тетке всего доброго, взялся за ручку двери… Подозрительный стук заставил меня оглянуться. Так и есть – тетка Лепида смущенно поглядывала на меня, а морковка валялась на полу под стулом. Пришлось вернуться, поднять морковку и посадить ее поглубже, что, впрочем, не причинило тетке Лепиде никакого вреда. Я тогда погрозил ей пальцем и окончательно распрощался…

Светало… Озеро окутывал туман, как тайну. Дорога змеилась среди домиков с погашенными окнами, тишина бродила вдоль этой дороги, и только квакали утренние лягушки и осторожно подвывала тетка Лепида у меня за спиной… Несколько километров до железнодорожной станции я отмахал без задержки. Взял билет до Праги на проходящий поезд и уже через полчасика помахал ручкой Байям из окна вагона. После чего растянулся на своей полке и, утомленный чудачествами Лепиды, проспал до самого Рима…

«Ему стало сниться, что он правит кораблем, и кормило от него ускользает, что Ацеррония увлекает его в черный мрак, что его покрывают стаи крылатых муравьев, обступают и теснят статуи, что его любимый скакун превратился сзади в обезьяну, а голова осталась лошадиной и испускает громкое ржание…»[24]

…В половине шестого «пи-эм», точно по расписанию, меня разбудила проводница, и я успел заметить, какого цвета у нее трусы, когда проводница наклонилась, чтобы поднять какую-то гадость с пола. Трусы были красного цвета, как стоп-сигнал у семафора, и я подумал, что вот мы и приехали. Город Рим обрушился на меня многочисленными звуками, но не было в них стройности, как в симфонии, в трагической симфонии, которую полагалось исполнить по случаю моего приезда. О Рим, помесь «Сатирикона» и «Анналов» Корнелия Тацита, никто меня не встречал на Главном вокзале. Неузнанный и одинокий, я отправился пешком до своего дома – как время от времени появлялся на этих улицах рыжий Агенобарб, переодетый простолюдином, и шел слоняться по кабакам или бродить по переулкам. Я читал, что забавы моего двойника не были безобидны. Людей, возвращавшихся с ужина, он то и дело колотил, а при сопротивлении наносил им раны и сбрасывал во Влтаву. Речка такая, которая делит город Рим на две части. Агенобарб вламывался в кабаки и пивнушки и грабил посетителей, а добычу продавал в Пражском Граде, где он устроил лагерный рынок, неподалеку от императорского дворца. Неоднократно Агенобарб рисковал своим здоровьем в потасовках, но судьба берегла комедианта и обманщика, а ведь ему могли бы и выбить глаз, а то и вовсе прикончить, ко всеобщему удовольствию. Один сенатор избил его чуть не до смерти, когда рыжий дурилка привязался к жене сенатора… Иногда Агенобарб тайно являлся в театр и, сидя в ложе, поощрял и разжигал страсти зрителей, швыряя в партер чем попало, камнями и обломками скамеек, и даже проломил голову одному «претору» – тоже не знаю, кто это такой, но обязательно посмотрю в энциклопедическом словаре. Бражничал также Агенобарб в купальнях и бассейнах, где прислуживали ему проститутки и танцовщицы со всего Рима – надо принять это во внимание и при случае воспользоваться аналогичной ситуацией. А случай вскоре мне подвернется, раз я уже в Риме. И, размышляя подобным образом, я пришел наконец к себе домой на Палаточную улицу.