Мы снова бежали через джунгли. Я задыхалась, но больше не стонала, я просто неслась вперед изо всех оставшихся сил, зная, что, когда адреналин схлынет, энергии на подвиги не останется.

– Сто метров… пятьдесят.

Мы почти вышли, почти.

Узкая тропа, джунгли, топот чьих-то ног за спиной. Крики со всех сторон.

Когда впереди показался светящийся проход, ведущий прочь из этого места, последнее, что я подумала, – никогда не вернусь сюда. Ни за что и никогда. Меня штормило, меня штырило, мне хотелось рыдать и смеяться.

Рыдала и хрипела я уже в полутемном прохладном коридоре. Ползала по полу без направления, пыталась что-то сказать, выразить, но вместо этого лишь прерывисто всхлипывала.

– Это нормально, – шептали мне, – нормально. Это пройдет. Сейчас пройдет, подожди…

Не знаю, сколько он держал меня, обнимал и успокаивал. Прижимал к себе, гладил по волосам, что-то говорил, отвлекал.

И когда мой пульс, наконец, пришел в норму, а дыхание сделалось почти нормальным, Логан спросил меня:

– Понимаешь теперь, почему становятся солдатами?

– Это страшно, – прохрипела я в ответ.

– Но это гонит огонь по венам.

– Это дико.

– Здорово.

– Придурошно.

– Ни с чем несравнимо. От этого потом не уйти.

– Вы – дураки.

– Кто?

– Солдаты.

– Ты теперь одна из них.

Ни за что. Но в одном он был прав, и я никогда бы в этом не призналась: это было офигенно. Совсем чуть-чуть.

– Может, завтра сходим сюда еще разок?

Я, вложив все свое эмоциональное «нет», хлопнула его пятерней по плечу. А в ответ раздался смех, и меня сгребли в охапку.

* * *

(Awolnation – Sail)

Он дважды заставлял пить меня коньяк – сказал: «Не выпьешь, съедешь в худшую депрессию в своей жизни. Сначала будет спад, потом небывалый подъем – такой, что захочется назад в «Охоту», – затем снова спад. Так работает адреналиновый шок».

– И поэтому мужики после военных действий всегда напиваются?

– Частично.

Мы «отсыхали» в особняке Логана. Коньяк подействовал быстро – меня развезло. Тело ощущалось приятно расслабленным, а сознание дерзким и бритвенно-острым. Тоже последствия адреналина. Полулежа в кресле, абсолютно нагая и с чуть раздвинутыми ногами, я казалась себе привлекательной, свободной и неотразимой. И да, мне хотелось обратно на «Охоту» – парадокс. Потому что я – вояка, я, оказывается, умела стрелять, и вообще я – просто звезда боевых действий. С такой мной хоть в джунгли, хоть на реку – лишь бы пулемет в руки…

Сидя рядом, Логан аккуратно наносил на мой живот какую-то заживляющую мазь. Весь мой «перед» был знатно пошаркан и оцарапан.

– Завтра меня уволят. От меня будут шарахаться люди…

– Не будут. До завтра раны затянутся.

– Потому что это хороший крем?

– Да. И еще потому, что скорость заживления ран после «Охоты» достаточно высокая. Так устроена их информационная сетка.

– И ты это знаешь, потому что для всех ты – программист. А на деле солдат.

Синие глаза улыбались.

– Одно другому не мешает.

Я балдела от странного ощущения нашего единения – мы стали командой. Серьезно, по-настоящему и очень глубоко. Так соединяются лишь люди, прошедшие вместе огонь и воду. Сейчас не верилось в то, что я действительно ожидала того, что Логан будет скулить и рваться с «Охоты» наружу, потому что рядом со мной сидел не трус, но самый настоящий мужик. Мужчина с большой буквы – спаситель и защитник. Крайне, черт возьми, сексуальный защитник, рукой которого я водила по собственному животу, показывая, где еще не намазано кремом.

Красивые мужские губы улыбались. Мы оба были расслаблены и напряжены одновременно; член Логана стоял так призывно, что я лишь нервно прикусывала губу, ожидая, пока закончится «излечение раненого».

– А про «наколотить по заднице»… это ты всерьез?

Вместо ответа Логан поднялся, отложил крем, подошел сбоку кресла и… вставил мне в рот. Нагло, дерзко и почти что грубо – мол, давай, расслабляй меня, заслужила. Мой затылок сжимала мужская ладонь, горячий пенис, подрагивая, проникал в глубины моего рта. И да, это было сексуально… Он хотел, чтобы я сосала, а я хотела сосать – мы оба были пьяными и сбрендившими. Отпали какие-то последние невидимые рамки, мы по-животному дико, но размеренно хотели друг друга и друг другом наслаждались.

И еще никогда я не делала минет так развязно – как шлюха, с причмокиванием, почти что остервенело, вкусно. Логан рычал. Сейчас он походил на себя на «Охоте» – напряженный, сдержанно-агрессивный, опасный. С него такого я бесконтрольно текла.

– Хочу тебя…

Меня грубо развернули на кресле и вставили сзади, болезненно припечатали ладонью по ягодицам, принялись вколачиваться внутрь.

О таком сексе люди мечтают – когда не хочешь и не можешь думать, когда голова полностью отключена, когда до предела оголены чувства. Когда постель – это самое страстное из возможных поле боя, где проигрывают и выигрывают одновременно. И сразу оба.

Мы занимались любовью в кресле, затем на кровати. После снова на кровати, когда я сидела на самом красивом в мире мужчине сверху и любовалась каждой черточкой его лица, в то время как сильные руки опускали мои бедра вверх-вниз.

Засыпала я уже затемно и на его плече.

– Мы ведь команда, да? – прошептала, отключаясь.

И так и не узнала, ответили мне или нет.

* * *

С ней он стал другим. Может, с ней, а, может, потому что так решил сам.

Он отпустил вожжи. Изменилось одно, а вместе с ним изменилось все. Теперь он писал совершенно другой код – не размышлял о нем, но творил интуитивно. Прописывал такие комбинации, о которых раньше не думал, – рисовал в уме, соединял нити, облачал алгоритмы в структуры, которые еще неделю назад казались бы ему самому непостижимыми. Если бы их только видел Дрейк… И та работа, которую Логан планировал выполнить за полторы недели, свелась к нескольким дням.

Невероятно.

Он больше не был собой – он как будто был кем-то другим. Словно незнакомый парень занял в голове его место и теперь не желал сдвигаться. И Логан не торопился его сдвигать. Путь черное еще побудет белым, а белое черным – ему нравился этот временный расклад – он менял очертания мира.

Иными стали его слова, манеры, мышление. Иным – каким-то свободно-пьяным – программирование. Эвертон никогда бы не подумал, что код – то самое, что всегда требовало математической точности, – можно было вознести до искусства. Цифры больше не были цифрами – из них он выплетал картины и холсты, их он преобразовывал в графические структуры, которые оживали, получая верные связи. Он Творил из кода Комиссии и, не стесняясь, балдел от процесса.