Все было плохо, но в этом «плохо» было что-то важное, только она никак не могла понять – что.

Нелепое и даже в чем-то постыдное соитие с мальчиком Колей вдруг преобразило ее жизнь. Теперь она была вынуждена решать, по сути дела, огромные вопросы бытия. Как бы наравне с господом богом. Эта мысль показалась ей смешной, она улыбнулась в слезах, перевернулась на другой бок и заснула.

Однако проснулась она в очень плохом настроении и, бегло просмотрев мятую салфетку с наспех записанными рецептами спасения, поехала прямиком на Битцевский ипподром.

Там она долго шла вдоль деревьев и вдоль забора, долго искала какого-то главного человека, а когда нашла, не могла себя взять в руки. Наконец он понял, чего она от него хочет.

– У нас сейчас свободных лошадей нет, – сухо сказал он. – Да и вообще это так не делается. Нужна справка от врача, что вы можете заниматься верховой ездой…

– А можно все-таки я попробую? – несмело сказала Щеглова. – Я так давно об этом мечтала…

– Когда попробуете? – не понял главный.

– Сегодня, завтра, послезавтра… Я не знаю, но если можно, то поскорей.

– А почему такая спешка? – неприятно удивился он.

Она покраснела, молча повернулась и пошла назад – долго шла мимо забора и смотрела на веселых людей, идущих по дорожкам парка, многие были с детьми.

История с лошадями показалась ей самым заманчивым, даже изящным выходом, но и тут ей не повезло.

Вечером она сделала раствор марганцовки и с отвращением его выпила.

Легла. Всю ночь ее мучили жжение в животе и какие-то скользкие кошмары.

«Так и умереть недолго, – подумала Щеглова. – Безо всякого суицида».

Меж тем родители должны были приехать с дачи со дня на день. Положение усугублялось.

Тогда подруга Голубева начала обзванивать разных людей и нашла наконец знакомого врача.

Она продиктовала телефон, сказала, что, черт побери, займет ей денег, и велела звонить «прямо сейчас».

Анжелика Щеглова вышла на балкон и посмотрела сверху на свой родной город. Родной город с ее восемнадцатого этажа представлял собой одинаковые кубики серо-белых домов с бесконечными рядами горящих окон. Это было абсолютно безжизненное, тяжелое и ровное пространство, похожее на мертвый космос, лишь внизу, в самом низу, у земли, где были люди, доносились какие-то крики, звучала музыка, шелестел ветер – то есть различалась некая жизнь. Внутри у Щегловой все опустилось, руки и ноги были холодными от страха.

Она вернулась в комнату и, понимая, что родители могут вот-вот приехать, набрала нужный номер.

Врач задал несколько вопросов, помолчал, потом вежливо попросил ее приехать в субботу, в его дежурство, прямо в отделение, часиков в пять. Звали его Евгений Борисович.

Больница была в районе метро «Семеновская», у черта на рогах, и там еще на трамвае нужно было ехать пять остановок.

Всю неделю она провела как робот – улыбалась приехавшим наконец родителям, маме и папе, вежливо и радушно разговаривала с ними, завтракала, ужинала и обедала, читала книги в читальном зале, ходила на занятия, меж тем в голове у нее стучало только одно – Семеновская, Семеновская, Семеновская, Евгений Борисович, здравствуйте, я та самая, которая вам звонила, а, это вы, проходите, пожалуйста. И так бесконечно.

В пятницу, накануне визита, она вдруг задумалась о том, что вообще не очень понимает, зачем люди живут. Что вообще в этом хорошего.

Какой все-таки смысл.

День был жаркий. Больница была тихая, красно-кирпичная, вся в зелени. Она опять бесконечно шла вдоль какого-то бетонного забора, искала нужный корпус, спрашивала у санитарок, ей казалось, что они глядят на нее рентгеновским взглядом, проникая в ее мысли насквозь, но было уже все равно.

– Да ты не бойся… – сразу и как-то по домашнему сказал Евгений Борисович. – Бывает и хуже. Садись в кресло.

Потом, после осмотра, кивнул, небрежно взял деньги и повел в операционную.

Перед тем как она разделась, он сказал:

– Послушай, ты это, вот что… После операции я могу тебе разрешить у нас полежать, но, понимаешь, максимум часа два. А потом тебе надо будет ехать домой. Дома есть взрослые?

– Но они не знают, – честно сказала она.

– Не важно. Короче, если будет что-то – температура поднимется и все такое, ты мне сразу звони. И учти, после наркоза будет тяжело ехать далеко на общественном транспорте. Забрать тебя некому?

– Некому, – кивнула она.

Он молча повел ее в операционную, и там она легла на стол…

Вошла сестра, пожилая, брезгливо ее осмотрела, наконец ей ввели какой-то укол, наркоз был, конечно, странный, она такого совсем не ожидала, не было отключения, не было никакого сна, ни кошмарного, никакого, Евгений Борисович что-то ее спрашивал, она что-то ему отвечала, пожилая сестра смотрела все так же брезгливо, в окно светило солнце, и ее мучила мысль, почему же она не засыпает и когда все начнется, потом она вдруг открыла глаза и обнаружила себя одну в палате.

Зашел Евгений Борисович.

– Повезло тебе, что лето. Народу мало. Ты как?

– Я давно лежу? – слабо спросила она.

– Недавно. Часа полтора. Слушай, все должно быть нормально, но если что, ты сразу звони. Сейчас сестра придет. Она у нас строгая, но добрая, ты не обижайся. Проводит тебя немного.

– Какие ж вы девки, странные, – сказала сестра, когда принесла ее обувь и другие вещи. – Ну а если бы осложнения? Ну а если что не так пойдет?

Анжелика молча встала.

Сестра молча сунула ей в руки упаковку ваты гигроскопической.

Стоило все это удовольствие сорок рублей. На прощание Евгений Борисович даже ее приобнял.

– Ты учти, если кому-то скажешь, меня могут посадить, – просто сказал он. – Все на доверии.

…Еще Евгений Борисович сказал, что она очень ругалась матом. Это было единственное светлое пятно. Она шла до остановки трамвая, еле передвигая ноги, и улыбалась про себя, представляя эти свои слова.

Дома она сказала матери, что была в кино с подругой и очень устала.

– Ты чего такая бледная? – встревожилась мать. – У тебя все хорошо?

– Просто к сессии много готовлюсь, – сказала Щеглова и вошла в свою комнату.

– Анжела! – крикнула мать из кухни. – Я тебе совсем забыла сказать, тебе подруга звонила, ну эта, с простой фамилией. Лена…

– Голубева?

– Ну да! Слушай, а ты не можешь мне немного помочь?

Она пошла на кухню.

До полвторого ночи они перебирали какие-то ранние грибы. Потом варили и потом рассовывали отвар по кастрюлям.

Это было как в аду. Щеглова думала, что упадет, но не упала.