– Я же тебя просил не разговаривать с ними. Это моя единственная просьба, пойми.

Она не знала, что ему отвечать.

– У меня будут неприятности, – сказал он. – Ты понимаешь? Это опасно.

Но ездить на автобусе она не перестала. Так и сидела на месте экскурсовода, рядом с водителем, и смотрела на проплывающую мимо Москву.

В этих поездках был один момент – именно поэтому эти поездки были и тяжелыми, и приятными одновременно, даже прекрасными, – момент состоял в том, что она чувствовала, безо всяких прикосновений, его нежность, его внимание, его интерес, скованный, робкий, странный, но интерес.

И еще это была ее тайна. Тайна для всех.

Но вдруг все прекратилось. Однажды она заболела и не пришла. И все прекратилось. Она почувствовала и облегчение, и горечь.

Поэтому она не знала, как ответить на вопрос Илюши Чекалова, были ли в ее жизни взрослые мужчины до него или нет.

Ответить, что не считает его взрослым мужчиной (что было бы правдой), – так она не хотела, это было обидно, рассказывать про водителя автобуса тоже не хотела, довольно глупая и нелепая история, слава богу, как она теперь понимала, ничем не закончившаяся, и поэтому ответа у нее не находилось.

Были ли у нее взрослые мужчины? И были, и не были.

Илюша встречал ее возле дома утром, каждый день, и провожал до работы. Именно так. После работы она мчалась в университет, боялась опоздать, а утром он смиренно ждал ее на остановке, и они вместе ехали в Останкино.

Однажды он принес ей «Архипелаг ГУЛАГ».

– Бабушке лучше не показывать, – прибавил он, передавая книгу, завернутую в газету.

Но поскольку они спали с бабушкой в одной комнате, та сразу нашла «Архипелаг» на тумбочке и тоже стала читать.

Последствия были самыми ужасными – бабушка читала всю ночь, и у нее случился сердечный приступ.

В семь утра вызвали неотложку. Приехал молодой умный врач, сделал укол, кардиограмму, померил давление.

Потом спросил:

– А что случилось-то?

Все как-то замялись. Мама сидела в ночной рубашке и накинутом сверху халате.

– Вы поссорились? – еще раз спросил врач. – Я же вижу, у вашей мамы был сильный стресс.

Вика Таль стала лихорадочно вспоминать, где именно в данный момент находится книга. Потом оказалось, что она лежала у бабушки под подушкой и в любой момент могла вывалиться.

– Вам нельзя волноваться, понимаете меня? – еще раз вдумчиво сказал врач, внимательно глядя бабушке в глаза.

Когда они остались с мамой вдвоем на кухне, она не выдержала и стала истерически смеяться.

– Господи! – сказала мама, пытаясь отхлебнуть холодный чай из чашки. – Господи…

Каждый день Чекалов провожал ее до Останкинского пруда, где продавали горячие пончики в таком маленьком деревянном ларьке.

Здесь они прощались до завтра.

Каждый раз по дороге на работу он или грустно молчал, или рассказывал об очередной книжке.

Ей было его жалко.

– Давай купим пончиков, – однажды предложила она.

– Вообще-то я не хочу, но давай… – согласился Илюша, и они купили грамм триста.

Она стала есть, и он вдруг улыбнулся.

– На работу не опоздаешь? – спросил он, осторожно откусив.

– Ничего, они подождут.

Этот водитель автобуса, Дима, он тоже так на нее смотрел. Или нет, он смотрел по-другому, очень осторожно. Она вдруг подумала – а что же это значит, когда в твоей жизни появляется человек, который привязан к тебе вот этой невидимой ниткой? Это и тяжело, и хорошо, и горько, и легко, это как-то – все сразу.

Они поцеловались, и он уехал – с пончиками в руках.

Глупо улыбался, глядя с задней площадки трамвая через стекло.

Она забиралась «на антресоли», как говорили сотрудники музея, а на самом деле это были церковные хоры, своим ключом открывала книжный шкаф, доставала подшивку, писала карточки и весь день напряженно думала о том, что ей предстоит.

В том, что это ей предстоит, не было никаких сомнений. Вопрос был только в том, когда настанет этот день. От самой этой мысли ей было страшно, но хорошо.

Иногда она думала – а если бы это случилось с водителем автобуса «Интурист»?

Нет, это не могло случиться с водителем автобуса «Интурист». Да, он был по-настоящему взрослый, да, он все знал, да, это было бы как в кино – но это было бы плохо. Очень плохо.

Но вот интересно – а почему он даже не попробовал? Боялся, что она обманула его с возрастом? Боялся еще чего-то? Жены?

Ну и слава богу, почему-то сердилась она. Слава богу.

Теперь они шли к этому дню какими-то очень медленными шагами. Он специально принес ей «Дар» Набокова – там они тоже идут к этому дню очень медленными шагами.

Было не важно, что происходит вокруг, они просто стояли и молчали, постепенно замерзая, – например, на Большом Каменном мосту, напротив Кремля.

– Вот там сидел усатый, – однажды сказал он.

– Сталин? – переспросила она.

Он кивнул и задумался.

– Даже странно, почему его никто не убил.

– А ты думаешь, могли?

– Я бы убил… – сказал он.

Этот разговор она как-то очень запомнила.

Их предупредили в учебной части во время первого же семестра – отчислят, если они будут пропускать занятия, безо всяких разговоров, отчислят сразу, а старостой группы назначили великовозрастную, как ей показалось, крупную даму, она аккуратно переписывала всех на каждом семинаре, пропускать важные лекции Вика Таль тоже не решалась, и вот Илюша с напряженной спиной часами стоял около памятника Ломоносова и курил. А потом он провожал ее домой.

Это были единственные их часы, когда они могли просто идти рядом.

Она заранее звонила маме из телефона-автомата и предупреждала, что задержится на факультете, посидит в библиотеке, потому что дома «у нее таких книг нет».

– До каких же часов работает твоя библиотека? – однажды едко спросила мама.

Она уклончиво ответила, что по-разному, но мама больше с этим не приставала.

Теперь везде – и дома, и на работе, и главным образом на факультете – ей было так скучно, муторно, пусто, уныло, что она просто не понимала, как бы она теперь обходилась без Илюши, без этой смешной крупной головы, подрагивающего в язвительной улыбке рта и этих сверлящих ее глаз.

Иногда они, конечно, ходили в кафе на улице Горького, пили шампанское, по одному бокалу, или в гости к его друзьям, каждый такой выход в свет был приятным, интересным, но у нее совсем не было для этого времени. Она просто не понимала, где ей его взять, это время. А может, это было и не нужно?