– Вы говорили по-французски, – укорил Гэна Рубен. – Как грубо с вашей стороны!

– Что может быть грубого во французском языке?

– Да то, что здесь все говорят по-испански! Я уже забыл, когда последний раз находился в помещении, где все общаются на одном языке, а вы берете и переходите на язык, который я провалил в университете. – Это была правда: когда на кухне говорили по-испански, переводчик не требовался никому. Никто не маялся, глядя в потолок, пока остальные ждали, чтобы им расшифровали непонятные слова. Никто не терзался подозрением, что о нем говорят какие-то гадости. Из шести человек, находящихся на кухне, испанский был родным языком только для Рубена. Гэн говорил по-японски, Тибо – по-французски, а трое с ножами в детстве, в родной деревне, изъяснялись на кечуа, а потом освоили смесь кечуа и испанского, что помогало им в той или иной степени понимать настоящий испанский.

– Идите отдыхайте, – сказал Ишмаэль переводчику. С ножа у него свисала, покачиваясь, ленточка кожуры. – Незачем вам тут торчать.

Услышав это, Кармен, которая до этого момента не отрывала глаз от чеснока, подняла голову. Отвага, обретенная ею в прошлую ночь, с утра ее покинула, и сил у нее хватало лишь на то, чтобы избегать Гэна. Но при этом она вовсе не хотела, чтобы Гэн ушел. Ей хотелось верить, что ее послали на кухню не зря. Она молилась святой Розе Лимской, чтобы робость, которая навалилась на нее, как непроглядный туман, покинула ее столь же внезапно, как и пришла.

Гэну тоже явно не хотелось уходить.

– Я могу не только переводить, – сказал он. – Я могу, например, мыть овощи. И если что-то понадобится размешать, тоже справлюсь.

Вернулся Тибо с двумя огромными металлическими сковородками в руках и разом грохнул их на плиту. Каждая сковорода закрывала собой три горелки.

– Кто это тут говорит об уходе? Неужели Гэн помышляет о том, чтобы нас покинуть?

– Я помышляю о том, чтобы здесь остаться.

– Отсюда никто не уйдет! Обед для пятидесяти восьми человек – это вам не шутка! Чем больше рук, тем лучше, даже если эти руки принадлежат весьма достойному переводчику. На что они рассчитывают? Нам теперь заниматься этим каждый вечер, а я – начальник пищеблока? Лук уже порезан? Могу я вас спросить о состоянии лука или вы снова начнете мне угрожать?

Беатрис направила свой нож на Тибо. Все ее лицо было залито слезами.

– Я бы могла вас преспокойно застрелить, но ведь не застрелила же? Так что скажите спасибо. Нарезала я ваш идиотский лук. Мы закончили?

– По-вашему, это похоже на законченный обед? – спросил Тибо, наливая на сковородки масло и поджигая под ними конфорки. – Идите вымойте кур. Гэн, давайте сюда лук. Мы его обжарим.

– Почему это он хочет готовить мой лук? – вскричала Беатрис. – Это мой лук! И не буду я мыть кур – для этого нож не нужен! Меня сюда послали только работать с ножом!

– Я ее убью! – пробурчал Тибо по-французски. Гэн взял миску с луком и прижал к груди. Любой момент можно счесть подходящим и любой неподходящим в зависимости от того, как на это посмотреть. Они могут стоять здесь часами, в шести квадратиках кафельной плитки друг от друга, и не сказать друг другу ни слова – или кто-нибудь из них решится и заговорит. Гэн надеялся, что это будет Кармен. Но на то, что их освободят, Гэн тоже надеялся – и что-то надежды его не спешили претворяться в жизнь. Гэн передал лук Тибо. Тот высыпал его на сковородки, и лук начал шипеть и плеваться не хуже Беатрис. Собрав остатки храбрости, Гэн подошел к комоду рядом с висевшим на стене телефоном (провод был оборван). В ящиках он нашел несколько листочков бумаги и карандаш. Он написал слова «cuchillo», «ajo», «chica», каждое на отдельном листке, и передал их Кармен. Тибо в это время скандалил с Беатрис по поводу того, кому мешать лук. Он подумал обо всех языках, которые знал, обо всех городах, где побывал, обо всех важных переговорах, которые переводил. То, на что ему сейчас надо было решиться, было сущим пустяком, однако у него дрожали руки.

– Нож, – сказал он и положил первый листок со словом на стол. – Чеснок. – Следующий листок он положил на головку чеснока. – Девушка. – Последний листок он передал Кармен. Посмотрев на бумажку, она спрятала ее в карман. Потом кивнула и тихо что-то пробормотала, что-то похожее на «ах».

Гэн вздохнул. Стало чуть-чуть легче, но только чуть-чуть.

– Вы хотите учиться?

Кармен снова кивнула, неотрывно глядя на ручку комода. Она пыталась увидеть на ней святую Розу Лимскую, крошечную женщину в голубом одеянии, примостившуюся на изогнутой металлической скобе. Она старалась вернуть себе голос с помощью молитвы. Она подумала о Роксане Косс, чьи руки заплетали ей косу. Может быть, хоть это вернет ей храбрость?

– Не думаю, что из меня получится хороший педагог. Я пытаюсь учить господина Хосокаву испанскому языку. Он записывает слова в записную книжку и учит их наизусть. Может быть, нам с вами тоже так попробовать?

Помолчав с минуту, Кармен издала тот же звук, что и раньше: негромкое «ах!», из которого нельзя было понять ничего, кроме того, что девушка его услышала. Да что же она за идиотка такая?

Гэн огляделся кругом. Ишмаэль за ними наблюдал, но, по всей видимости, ничего подозрительного не замечал.

– Баклажан выше всяческих похвал! – воскликнул Рубен. – Тибо, взгляните, какой баклажан! Все кусочки одинакового размера!

– Я забыл вытащить семена, – признался Ишмаэль.

– Не страшно, – утешил Рубен. – Семена так же пойдут в дело, как и все остальное.

– Гэн, будете помогать обжаривать лук? – спросил Тибо.

– Одну минутку, – сказал Гэн и прошептал Кармен: – Вы не передумали? Вы по-прежнему хотите, чтобы я вам помогал?

И тут Кармен показалось, что святая со всей силы стукнула ее между лопаток, и слово, которое будто стояло поперек ее горла, вдруг вылетело из него, как застрявшая кость.

– Да! – сказала она, тяжело дыша. – Да!

– Значит, будем заниматься?

– Каждый день! – Кармен подобрала «нож» и «чеснок» и положила их в карман вместе с «девушкой». – Я когда-то учила буквы. Только давно не повторяла. Раньше я писала прописи каждый день, а потом мы начали готовиться вот к этому.

Гэн представил себе ее в горах, где всегда холодно по ночам, как она сидит у огня с раскрасневшимся от тепла и усердия лицом, прядь темных волос падает ей прямо на глаза – как теперь. У нее в руках дешевый блокнот и огрызок карандаша. Мысленно он встал рядом с ней, начал хвалить ровные линии ее «T» и «H», изысканный изгиб ее «Q». С улицы он мог слышать щебетание птиц, которые возвращались в гнезда перед наступлением темноты. Когда-то он принимал ее за мальчишку, и это воспоминание повергло его в ужас.

– Мы заново пройдем все буквы, – сказал он. – С этого и начнем.

– Что, я одна тут работаю? – прокричала Беатрис.

– Когда? – одними губами спросила Кармен.