Изменилась.

И все здесь изменились. А когда? Астра не заметила.

– Мне вот достался милый добрый мальчик из простой семьи. Работяга, но не глупый, а со стремлениями к учебе, – Антонина говорила об этом с кривою улыбкой, будто насмехаясь, только не понятно над кем, над этим вот мальчиком или над собой. – Эвелине – генерал… хотя каким боком он к дивам, понятия не имею. При его возможностях-то к дивам и без этаких танцев попасть можно. Зато вот ты, Влада, получила симпатичного ученого, как и ты, Викушка… вы не представляете, до чего похожи.

Сестры одновременно пожали плечами, и Астра увидела, что действительно похожи они, несмотря на то, что Виктория вновь выбрала черные одежды, а Владимира красовалась в ярко-желтом платье, перехваченном белым пояском.

– И главное, что все-то они просто-таки жаждут познакомиться… и ладно бы с родней, но с соседями?! Смех…

Антонина вышла.

А за нею вышла и сама Астра, ступая тихо, не потому, что кралась, вряд ли у нее получилось бы, но по привычке своей.

– Заходи, – Антонина стояла у своей комнаты. – Хорошо, что ты пришла.

Хорошо?

Астра не знала. И не понимала, зачем вообще убралась с кухни. И яйца оставила недочищенные, а салаты делать надо, чтобы успели пропитаться.

И фаршировать опять же.

В комнате Антонины на подоконнике умирали цветы. Простые васильки и ромашки, собранные в неказистого вида букетик. Букетик почти осыпался, а вода в вазе сделалась темно-зеленою.

– Кто ты? – спросила Астра, глядя в глаза, и Антонина впервые, пожалуй, не стала взгляд отводить, только поинтересовалась:

– Сильно заметно?

– Да.

– Плохо… уходить все-таки придется. Сядь куда, – она кивнула в угол, на потертое креслице, прикрытое не менее потертым пледом.

В комнате было обыкновенно.

Кровать железная с шишечками. Покрывало. Подушки горой. Кружевные накидки поверх. Вспомнилось, что бабушка аккуратно расправляла складочки на таких вот накидках.

– Тебе меня бояться нечего, – теперь в своей комнате Антонина вновь преобразилась. И Астра с удивлением поняла, что женщина эта совсем даже не юна, что она будет старше самой Астры.

И дело не в седине или морщинах, не было ни того, ни другого. Единственный волос и тот не в счет. Дело во взгляде, холодном, расчетливом.

– Кто ты?

– Какая разница?

Девичье платьице, светленькое, скромненькое, смотрится на ней нелепо, и Антонина вытаскивает из шкафа шаль, набрасывает на плечи и кутается.

– Холодно, – жалуется она. – Как вернулась, постоянно мерзну… и мама вот… тоже…

…она могла бы уехать. Еще тогда, приняв кольцо и наследство Отвертки, которого и в мыслях не позволяла себе называть отцом.

Или кольцо оставив.

Разве это сложно, взять и придумать новое лицо? А там… Крым или Абхазия, или тихая провинция где-нибудь в средней полосе. Какой-нибудь городок из числа тех, что не велики, но и не настолько малы, чтобы жители знали друг друга, и приезжие выделялись.

Новая судьба.

К примеру, учительницы, что приехала по распределению. Бумаги выправить не так и сложно, даже не обращаясь к тем людям, которые должны бы молчать, но не станут.

Ее бы, конечно, искали, но не так и старательно.

А она… она бы приобрела себе домик на краю города, разбила бы сад и жила спокойно. Только почему-то сама мысль о подобной жизни вызывала отвращение.

Дива сидела, выпрямив спину, уставившись зелеными глазищами, и будто видела Антонину насквозь. Так и тянуло поделиться, что сомнениями своими, что недостижимою мечтой о спокойном существовании.

– Со мной что-то не так, – вынуждена была признаться Антонина. Она с ранних лет, с тех самых пор, когда вынуждена была оставаться одна в темной комнатушке, где забивалась под кровать и там сидела, сжимая плюшевого медведя, стараясь не бояться, ведь мама велела не бояться, ненавидела просить. – Посмотришь?

Дива склонила голову. И повторила вопрос:

– Кто ты?

– Меньше знаешь…

Каяться Антонина не будет. И вспоминать тоже… матушка… запах духов и помада, что остается на щеке Антонины алым следом. Строгое:

– Веди себя хорошо, я скоро буду…

Масляная лампа на столе, и огонек под колпаком. Сумрак в углах комнаты. И холод, холод…

– Матушка моя была из числа тех, кому дано ходить подлунными тропами.

– Сумеречница?

– Не знаю… она почти не рассказывала, разве что о силе, которую мы получили.

Дива поднялась.

И до того легкими текучими были движения ее, что возникло преподлое желание сбежать.

…запомни, дитя, верить нельзя никому. Луна живет во всех людях, пусть они и отрицают связь с нею, но лгут все, порой сами веря в собственную ложь.

– Отец – маг. Не из последних, если это имеет значение.

– Не знаю, – пальцы дивы ощущались теплом. – Я тоже многого не знаю. У тебя здесь неправильно.

Она ткнула куда-то под лопатку, и прикосновение это причинило боль.

– На простуду похоже, только не тело болеет, а… дух? – Астра задумалась. – Я не уверена, что получится поправить… чем ты на самом деле занимаешься?

– Проводницей работаю.

– Нет, – не нужно было оборачиваться, чтобы понять: не верят. – На самом деле. Ты не так давно использовала свой дар.

Теперь Антонина ощущала тепло между лопатками. Дива положила растопыренную пятерню на спину, и от этой руки тоже исходило тепло.

– И за него зацепилось… не знаю, что это.

– Дрянь?

Будто оттуда можно вынести что-то иное. Серый перевернутый мир, но… дает особые возможности. И матушка умела ими пользоваться. Она уходила и возвращалась.

Порой не одна, но Антонине не нужно было знать, кто эти люди, больные и бледные, изможденные, часто блюющие в ее, Антонины, горшок. Впрочем, ей он принадлежал лишь на словах, она весьма быстро научилась пользоваться туалетом.

Люди же…

Приходили и уходили. Порой матушка приносила и вещи, короба и коробочки, шкатулки, содержимое которых не предназначалось для посторонних глаз, но… не будь она дитя луны, столь же любопытное, как дети солнца.

Жар проникал в тело, и холод отступал, отползал. Дышать стало легче.

– Возможно, будет неприятно, – предупредила дива. – Постарайся дышать ровно.

Постарается.

Она умеет терпеть боль.

– И еще, – голос дивы доносился будто издалека, будто не стояла она здесь, за спиной. – Тебе нужно или учиться, или быть осторожней. Тот мир опасен.