– По-моему, я сказал тебе, что работаю сегодня вечером, – пробурчал Майкл, когда они пробирались в его квартиру по темным улочкам. Ночь была волшебной: теплой и безоблачной. А звезды, как светлячки, мигали над рекой. Студенческие парочки пробирались мимо в темноте. А где-то вблизи колокола собора Крайстчерч били полночь, как каждую ночь последние восемьсот лет…

– Да, ты работал. – Саммер взяла Майкла за руку. – Но я действительно хотела тебя видеть. Не рад, что я приехала?

Он притянул ее к себе и грубо поцеловал в губы. Страсть, которой она не чувствовала все эти месяцы, вернулась. Вернулась, когда Саммер уже боялась, что она исчезла навсегда.

– Рад.

Позже, в постели, они занялись любовью, такой же восхитительной, безумной и пылкой, как в то лето, когда они встретились в Мартас-Вайнъярд. Стоило Майклу коснуться ее, как усталость и тоска последних часов куда-то испарились, как дождевые капли на солнце.

«Я все выдумала. Ничего не случилось. Он слишком много работал, и нас разделяли океаны. Теперь, когда мы снова вместе, все хорошо».

Она погладила голую спину Майкла.

– Нервничаешь насчет субботнего вечера?

– Нервничаю? Да я вне себя от страха. Вспоминаю потрясающее выражение Томми. Вчера он сказал, что срет дикобразами. Со мной примерно то же самое.

Саммер рассмеялась, потому что это действительно было смешно и потому что это такое облегчение – снова быть Саммер и Майклом, а не измученными взаимным подозрением чужими людьми, которыми они стали за последнее время.

– Нужно запомнить. Вставить в политическую статью в «Пост», «Сенатор Браунлоу срет дикобразами из-за предстоящих партийных выборов в Айове». Да, мне нравится. Думаю, это приживется. Как насчет твоих родителей? Они спокойны?

– Мама. Мама всегда спокойна.

Это игра воображения или в голосе Майкла прозвучало раздражение?

– А Тедди?

– По его мнению, праздник – символ фамильной чести. Триста лет де Виры жили в Кингсмире. Больше его ничто не заботит. Вряд ли он думает о том, сколько это значит для маминой карьеры. Все съезжаются только затем, чтобы увидеть маму. Никто не даст крысиного хвоста за фамильное древо де Виров.

– Я думала, ты сегодня с кем-то встречался, – неожиданно для себя выпалила Саммер. – С другой женщиной. Хотела застать тебя врасплох.

– Так ты поэтому приехала? – нахмурился Майкл.

Саммер кивнула, кусая губы и усилием воли сдерживая слезы.

– Прости, но у нас все было так плохо… я чувствовала, как ты отдаляешься и отдаляешься…

Майкл прижал палец к ее губам.

– Ш-ш… давай не будем об этом говорить. И ты меня прости. Я люблю тебя.

Они снова поцеловались. Саммер изнемогала от облегчения, словно последние полгода сдерживала дыхание, и наконец ей позволили выдохнуть. Когда наконец они отстранились друг от друга, она сказала:

– Не хочу, чтобы между нами были секреты. Хочу, чтобы мы полностью узнали друг друга.

– Не уверен, что это возможно.

Саммер подняла брови:

– Не считаешь честность возможной?

– До какой-то степени возможна. Но у всех есть секреты, не так ли?

– Разве?

Саммер становилось не по себе.

– Вероятнее всего, так. Но это не так плохо. Тайны и секреты могут быть бременем. Пойми, как только ты что-то узнаешь, нет способа отделаться от этого знания. Твое неведение уже не вернется. Не стоит перекладывать на другого такой груз, если это в твоих силах, особенно на того, кого любишь.

Саммер села.

– Теперь ты меня пугаешь. Ты что-то хочешь сказать мне, Майкл?

– Нет. В том-то и дело. Ничего.

– Хорошо, есть что-то, чего ты не хочешь мне сказать? Нечто особенное?

– Мне вообще не стоило втягиваться в этот разговор, – попытался он отшутиться, но непринужденность последних минут куда-то пропала. – Послушай, тебе действительно не из-за чего волноваться. Дело не в нас, понятно?

– Да? – насторожилась Саммер.

– Я просто рассуждаю. Скажем, ты узнала тайну другого человека, например, что он сделал что-то плохое.

– Предположим.

– Я имею в виду, действительно нечто скверное. Ты скажешь этому человеку, что знаешь? Попытаешься его уличить?

Саммер подумала.

– Зависит от человека. И от тайны.

– Это не ответ.

– Но и твой вопрос вопросом не был. А ответ таков: слушай свою совесть, поступай так, как чувствуешь, как считаешь правильным.

Майкл повернулся и посмотрел на нее. Тени под ее глазами были темнее и больше обычного. Она явно устала. «Из-за меня?» Но она так прекрасна! Он и забыл, как она прекрасна!

«Я идиот. Полный идиот».

– А знаешь, что я чувствую правильным?

– Что?

Ухмыльнувшись, он лег на нее.

– Вот это.

Майкл был рад, что Саммер приехала в Оксфорд, и просто счастлив, что она решила удивить его, придя в ресторан, а не на квартиру. Что было бы тогда?! Просто фильм ужасов!

Совесть мучила его недолго. Он постарался ее заглушить. Что сделано, то сделано. Как только этот безумный праздник закончится, он станет уделять Саммер больше внимания. Загладит свое идиотское поведение. И унесет тайну с собой в могилу.

Наконец наступил день праздника. Алексия проснулась до рассвета после еще одной почти бессонной ночи. Прокравшись в ванную, чтобы не разбудить Тедди, она посмотрелась в зеркало. На нее смотрела старая кляча. Седые пряди пробивались сквозь массу белокурых волос, кожа выглядела сухой, шелушащейся и старой, как черствая булка, и морщины усталости и стресса лучами расходились от глаз и губ.

Так не пойдет.

Включив смартфон, Алексия послала имейл своему секретарю Маргарет, попросив прислать на дом парикмахера и визажиста, чтобы исправить положение, после чего стянула полы кашемирового халата и спустилась в свой кабинет.

– Доброе утро, мадам. Вы сегодня рано. Принести вам кофе?

Благодарение Богу за Бейли. Хорошие дворецкие – вымирающее племя, но в Кингсмире был самый лучший!

– О, пожалуйста, Бейли, это было бы чудесно. Как можно крепче, и отдельно теплое молоко с таблеткой подсластителя. И тост из ржаного хлеба.

– Слегка поджаренный, мэм. Я знаю, как вы любите.

Какое облегчение – оказаться дома, в месте, где маленькие ритуалы имели значение, а распорядок жизни никогда не менялся. С самого Парижа и того ужасного дня в бутике Диора, когда она услышала об убийстве Дженнифер Хэмлин, Алексия чувствовала, что мир – ее мир – сошел с ума. День за днем ее рабочий график становился все плотнее. Совещание комитета образования, открытие больницы, газеты, которые нужно было прочитать от корки до корки, чтобы знать все – от судов над террористами до чрезвычайно непопулярного американского договора об экстрадиции. Но все это время в глубине сознания ворочались мучительные мысли о судьбе Билли Хэмлина и его дочери. Когда Алексия обедала, шла в ванную, спала или включала телевизор, перед ней стояло лицо Билли, как призрак Банко[14], требуя ее внимания и правосудия.