– Я училась вместе с ним в «мучилище».

Я сказала это грустно, чтобы пацаны поняли: я тоже потеряла друга.

– Ну, училась, и что дальше? – спросил один, как видно, самый недружелюбный.

– Я к матери его хотела сходить… Мне с ней поговорить надо. Хорошая у него мать?

– Теть Люба? Да так… Мать как мать.

Один все-таки оказался разговорчивее других. Это хорошо.

– А батя-то у него был? – спросила я, уже обращаясь к этому «разговорчивому».

– Не-а… Помер.

Остальные побросали пустые банки за гараж в мусорную кучу. Видя такое, я достала из кармана две сотенные купюры и протянула их ребятам.

– Пацаны, сгоняйте еще за пивком, помянем моего и вашего друга…

Через десять минут мы все сидели и пили пиво. Мне освободили место на лавочке, я с удовольствием туда пересела.

– А сестры-братья у Степки были? – спрашивала я.

– Сестра осталась старшая. Да она замужем уже, отдельно живет.

– А батя-то с чего помер?

– Пил крепко. Под этим делом и тетю Любу со Степкой гонял…

Я еще некоторое время сидела с пацанами, пока не выведала все, что могла про погибшего парня и его семью. Вот теперь можно и к скинам заявиться.

Я подходила к спорткомплексу на улице Олимпийской. Он состоял из нескольких зданий. В первом была секция хоккея, во втором – художественная гимнастика… Вот и последнее, самое маленькое здание. Даже не здание – одноэтажный домик. Что здесь было раньше – неизвестно, но теперь возле двери висела табличка «Военно-спортивный клуб». Рядом с домиком была небольшая спортивная площадка с турником, брусьями и еще какими-то снарядами. Ну-ну, посмотрим…

Я зашла в дверь и сразу оказалась в большой комнате с неотштукатуренными стенами. Прямо на кирпичной кладке висели плакаты, призывающие каждого быть патриотом своей Родины, какие-то знаки, напоминающие свастику, и красное знамя. В углу был стол, за которым сидели трое пацанов, положив ноги на стол. Несмотря на жару, обуты они были в берцы. Все о чем-то дружно говорили, даже смеялись, но при моем приближении умолкли, как по команде.

– Привет, пацаны!

Все трое смотрели на меня серьезно-настороженно.

– Ты кто такая? – спросил наконец один совсем недружелюбно.

– Я? Маша.

– Ну, и чего тебе здесь надо, Маша?

– Я пришла… это… А к вам записаться можно?

Все трое переглянулись.

– Тебе-то зачем, воробышек?

Остальные двое заржали.

– Я тоже хочу против этих… черных. От них уже прохода нет. Я хочу, чтоб все они к себе на родину убрались и нашу землю освободили!

Пацаны смотрели на меня, но ничего не говорили. Тогда я продолжила свой патриотический монолог:

– Ведь как получается: они к нам приехали, нам на базаре свои апельсины-баклажаны втридорога продают, наживаются на нас, а потом еще на наши же деньги здесь себе квартиры покупают. Так?

Один из сидевших убрал ноги со стола и сказал:

– Ну, ну… И что дальше?

– А дальше они, гады, плодиться здесь начинают! Детей рожают, и не по одному, как мы, а по трое-четверо! Вон в нашем доме… Десять лет назад только одна семья чурков жила. И детей у них было двое. А сейчас в нашем доме шесть таких семей! И у всех – по трое-четверо детей! Выйди вечером во двор – одни черномазые в песочнице ковыряются! Разве это порядок? А их папаши на рынке с наших такие цены ломят! А жены их не работают, только и делают, что детей рожают да обстирывают их и жрать готовят…

Я разошлась и говорила уже взахлеб.

– Да ты присядь, Маша, – сказал вдруг первый.

Тут остальные тоже убрали ноги со стола, я села за этот стол – большой, из досок – и уставилась на пацанов. Они – на меня. Наверное, мы так и таращились бы друг на друга неизвестно сколько, если бы один не спросил настороженно:

– А ты про нас откуда знаешь?

– Так мне Степка сказал! Ну, Степан, то есть…

– Какой Степан?

– Федорцов. Которого убили три месяца назад.

– А его ты откуда знаешь?

– Так я вместе с ним в училище училась. Я вот только что окончила, а ему не довелось…

Я сказала это трагическим голосом и опустила голову. К моему удивлению, пацаны тоже опустили свои бритые головы. Минуту мы сидели вот так, молча, должно быть, это означало у них «помянуть усопшего», или «отдать дань погибшему», или что-то в этом роде.

Наконец первый, как я его про себя называла, поднял голову и сказал:

– А ты с ним в каких отношениях была? Невеста, что ли?

– Не! Мы просто дружили. Я ему и списывать давала, и контрольные за него делала… А он мне про вас рассказывал.

– Это хорошо, что ты к нам пришла, Маша. Нам такие люди нужны. Только у нас ведь здесь крестиком не вышивают и политесы не разводят. Здесь – военно-спортивная организация. Понимаешь?

– А то! Я что, маленькая? Да и какие политесы, когда эти чероножо… ой, в общем, нерусь эта землю русскую захватывает!

Пацаны засмеялись, но первый на них цыкнул.

– Зря смеетесь. Маша правильно говорит. Давай знакомиться. Меня Виктором зовут. Это – Пиночет. Это – Могила. Остальных потом узнаешь. Нас здесь много. Степана, однокурсника твоего, Герычем звали… потом объясню, за что.

Виктор встал, подошел к полке с книгами, достал одну, положил передо мной.

– Вот это тебе прочитать надо будет. Хорошая книжка, умным человеком написана.

Я посмотрела на обложку. Свастика. Фюрер. Название черными буквами: «Адольф Гитлер. Моя борьба».

– Прочитаю, – пообещала я.

Мы еще долго сидели и разговаривали о бедах русского народа, о захвате наших земель кавказцами и тому подобном. Потом Виктору на телефон кто-то позвонил.

– Сегодня построение, я помню. Да… бег, подтягивание… я знаю… Хорошо, все сделаем… Хайль!

Он отключил телефон и положил в карман.

– Скоро ребята будут подходить. Ты, Маша, как, останешься или…

– Если можно, я еще немного посижу с вами. У меня пока время есть.

– Хорошо, сиди. Познакомишься с другими, посмотришь, как мы тут занимаемся. У нас все – серьезно: тренировки, строевая, идеологическая подготовка…

– А у вас сколько девчонок?

– Пока две. Если ты запишешься…

– Что значит: если? Я запишусь. Я давно хотела. Я не могу больше мимо несправедливости проходить. Вон вчера опять на рынке махня была: «черные» наших пацанов ни за что стали бить!

– А ты откуда знаешь?