Его твердость не поколебалась при новости о странном согласии между патриархом и папскими легатами. Ему сказали: «Вчера из Рима приехали представители папы, завтра они причастятся вместе с патриархом, и все будут знать, что это вы в прошлом убедили римлян принять ваши взгляды, потому что, когда вас нет рядом, они чувствуют одинаково с нами». Максим ответил просто: «Если эти посланцы причастятся, то не причинят этим ущерба римской кафедре, потому что они не привезли писем для патриарха».

Был еще случай, когда сакелларий спросил его: «Почему вы так сильно любите римлян и так слабо греков?» Служитель Божий ответил так: «Закон Бога запрещает нам ненавидеть кого бы то ни было. Я люблю римлян за то, что они одной со мной веры, а греков за то, что они говорят на одном со мной языке». Когда ему сказали: «Римский собор не имеет никакой силы, потому что созвавший его папа Мартин был низложен», Максим ответил: «Он не был низложен, а стал жертвой преследования. А если даже предположить, что он был низложен согласно канонам, это не нанесло бы никакого ущерба всему, что он постановил должным образом согласно святым канонам, и согласуется с тем, что написал святой папа Феодор».

Другого папу, об ортодоксальности которого позже, в эпоху Ватиканского собора, шли ожесточенные споры, Максим защищал против клеветы врагов римской церкви. В догматическом письме к святому и ученому священнику Марину, который стал защитником католической истины против монофелитов, ученый настоятель Хрисопольского монастыря доказывает, что папа Гонорий в своем письме к Сергию отрицал не наличие в Христе двух природных воль, а лишь наличие в Христе порочной плотской воли, поскольку Христос принял человеческую природу не такую, какой ее сделал грех, а такую, какой она была до грехопадения. «Таков смысл слов Гонория; здесь нет никаких подозрений», – заявляет Максим. Затем он добавляет подробности, очень важные для истории с высказыванием Гонория: «Это толкование мне подтвердил господин Анастасий, святейший священник и настоятель, когда вернулся из старого Рима. Этот человек, чьи ум и добродетель были величайшими, сказал мне, что вел по поводу письма к Сергию долгие и частые беседы с очень святыми людьми из этой великой церкви. Он спрашивал их, почему и как в письме оказались слова о воле. Все, кроме святейшего настоятеля Иоанна, секретаря Гонория, сожалели об этих словах и осуждали их, а секретарь, который по приказу папы диктовал это письмо на латыни, заверил Анастасия, что там шла речь вовсе не о воле, которая одна в количественном смысле, а эти слова были добавлены теми, кто переводил письмо на греческий язык. Я восхищаюсь этим пылким старанием защитить Гонория, – завершает свой рассказ Максим, – но я изумлен бесстыдством и дерзостью тех, кто привык в недостоверные документах и лживых пересказах приписывать собственные взгляды своим противникам, никогда эти взгляды не разделявшим».

Эта вера в неизменную ортодоксальность римского церковного престола и в его неспособность ошибаться вследствие обещаний Иисуса Христа святому Петру, это обращение к суду римского первосвященника как последнее средство против идущей в наступление ереси, это почтение к апостольской кафедре проявились у константинопольских монахов в эпоху споров из-за икон и сопровождались такими же клятвами в верности и такими же пылкими заявлениями.

Когда император, патриарх или они оба вместе превращали в смертельно опасное преступление религиозный обряд, который до этого считался законным, монахи среди ужасов преследования, из тюрьмы или изгнания обращали свои взгляды на епископа старого Рима, сообщали ему о раздорах, сотрясавших восточную церковь, и просили его оказать отеческую помощь.

Самый знаменитый в те годы образец монашеских добродетелей, святой Феодор Студит, от имени пяти константинопольских игуменов писал папе Пасхалию: «Вы, Ваше Величайшее Блаженство, несомненно, уже узнали о том, какие несчастья наши грехи навлекли на нашу церковь. Но, возможно, Вас уведомили не обо всем. Поэтому мы, смиренные монахи, последние из членов тела Христова потому, что наш глава находится в заточении и мы первые из наших отцов рассеяны по миру – одни тут, другие там, мы смогли благодаря тому, что живем по соседству друг с другом и полностью согласны между собой в душе и в словах, написать Вам это письмо, хотя с нашей стороны это большая дерзость. Выслушайте, апостольский Вождь, назначенный Богом пасти овец Христовых, привратник Царства небесного, камень веры, на котором построена католическая церковь, ибо Вы – Петр, Вы – преемник Петра, на Престоле которого вы с честью находитесь. Это Вам Христос, Господь наш сказал: укрепите своих братьев. Сейчас время, сейчас место для этого. Помогите нам Вы, посланный для этого Богом, протяните свою руку, насколько можете, ибо Вы получили от Бога власть быть первым из всех. Мы верим, что Вы будете милосердны и одобрите наше письмо по примеру Христа, который, хотя и является Господом всего, не посчитал для себя низким ни получить письмо от Абгара, ни ответить на него».

Это письмо было доставлено в Рим и передано папе монахом Дионисием, учеником Феодора, и еще несколькими монахами. На письме была надпись: «Его Святейшеству, свету для мира, Князю Епископов, нашему Господину и Повелителю апостольскому папе от Иоанна, Феодосия, Афанасия, Иоанна, Феодора, смиреннейших священников и игуменов монастырей Катара, Пикридион, Павлопетрион, Евкерия и Студион».

В следующем, 818 году те же игумены, за исключением Иоанна, настоятеля Евкерии, написали тому же папе письмо, в котором благодарили его за прием, оказанный его посланцам, – восхитительное письмо, полное признательности и радостной надежды. «С небесной высоты сияющая утренняя Звезда прислала свои лучи. Христос Бог наш поставил Вас, Ваше Блаженство на Западе на первый, Апостольский престол как божественный факел для того, чтобы осветить церковь, которая находится под небом. Да, мы ощутили Ваш духовный свет – мы, которые были окутаны тьмой и смертоносными тенями порочной ереси. Но мы стряхнули с себя облако нашей печали, мы открыли свои сердца сияющим надеждам, когда узнали от наших братьев, посланных к Вам, обо всем великом, что Вы сказали и сделали, Ваше Святое Верховенство. Вы не допустили к своей священной особе послов, направленных еретиками, а отослали их обратно, когда они были еще далеко. К нашим несчастьям Вы, наоборот, проявили сочувствие как к несчастью Вашей собственной паствы: наши письма сразу же были прочитаны, а наши посланцы выслушаны. Это потому, что мы, смиренные монахи, поистине признаем явным преемником князя апостолов епископа, возглавляющего римскую церковь, и мы уверены, что Бог не покинул церковь нашей страны, раз божественное провидение с самого начала предоставило ей, как в предыдущих случаях, свою помощь, которую оно оказывает Вам, и только Вам. Ибо Вы с самого начала – всегда чистый и прозрачный источник правильной веры. Вы – спокойная гавань, в которой церковь находит верное укрытие от всех бурь ереси. Вы – крепость, избранная Богом, чтобы быть надежным убежищем спасения».

Монахи имели привычку обращаться к римскому понтифику не только по вопросам вероучения, но и по вопросам, касавшимся лишь дисциплины внутри церкви. После осудившего иконоборцев Вселенского собора 787 года многие константинопольские монахи, в том числе Савва, Феоктист и Феодор Студит, совершили преступление против патриарха Тарасия – после одного лишь года покаяния восстановили на должностях некоторых епископов, отрекшихся от своей ошибки, и вернули на должности тех, кто был посвящен в сан церковниками, виновными в симонии (то есть в продаже Божьей благодати (в данном случае получаемой при посвящении) за деньги, что считается очень тяжелым грехом и для покупателя, и для продавца. – Пер.). Партия монахов основывала свое мнение на том, что Рим не одобрял ничего подобного. Патриарх, чтобы оправдать свое поведение, тоже написал папе Адриану длинное письмо, в котором сначала ответил на обвинения, предъявленные монахами, а потом заявил, что готов во всем подчиниться Апостольскому престолу: «Научите же нас, святейший служитель Бога, следовать указаниям Писания, Евангелия и канонов, ибо мы повинуемся словам Ваших уст».