Через несколько лет возникли новые разногласия между монахами и тем же Тарасием. Император Константин Шестой отправил в монастырь свою законную жену Марию, чтобы жениться на Феодоте.

Патриарх выразил императору свое неодобрение лишь тем, что не благословил лично его новый брак; но монахи, более пылкие или менее дипломатичные, отважно заклеймили поступок императора и отказались от общения с Тарасием, который, по их мнению, был виновен в том, что позволил постричь императрицу Марию в монахини, стерпел развод и новую свадьбу Константина и, по их словам, даже позволил священнику Иосифу благословить императора на новый брак. Ни ласки, ни угрозы, ни подарки, ни тюрьма, ни изгнание не заставили их признать совершившееся или хотя бы молчать. Во главе противостоявших, как всегда, был вместе со своим дядей Платоном пылкий Феодор, игумен Студийского монастыря, которого родство с новой императрицей не заставило забыть о том, что он считал своим долгом. Когда ему казалось, что на кон поставлена его совесть, он начинал строго следовать принципам, совершенно не остерегаясь людей.

В начале этого нового спора он позаботился о поддержке папы: написал и послал в Рим с одним из своих учеников письмо, в котором рассказывал понтифику о случившемся и умолял Апостольский престол о помощи.

В ответе, тон которого был совершенно отеческим, папа похвалил Феодора и его монахов за стойкость, а самого Феодора также за проявленное при защите добродетели усердие, равное прямоте Иоанна Предтечи. Но понтифик не мог ничего сделать против императора-тирана. Мир между патриархом и монахами был восстановлен через два года, после свержения Константина, и Тарасий лишил сана священника Иосифа, ставшего главной причиной их вражды.

Когда Тарасий умер, возник новый повод для войны: император возвел в сан патриарха благочестивого мирянина Никифора, а монахи воспротивились этому во имя святых канонов и заявили, что это злоупотребление, которое недавно осудил папа Адриан. Вскоре этот патриарх, по желанию императора, вернул священнику Иосифу право служения. Тогда монахи, вначале тайно, отказались общаться с Никифором. Феодор говорил, что отделиться от своего епископа можно и по другим причинам, кроме веры, а соблюдение канонов так же важно, как ортодоксальность. Осужденный вместе со своими сторонниками патриаршим собором в 809 году, Феодор не сдался, а с еще большей энергией стал выступать против патриарха, который совсем недавно выдал фальшивую привилегию, и против собора, который назвал «прелюбодейным». «С этих пор, – добавил он, – речь идет не просто о вопросе дисциплины: совершено нападение на веру и нравственность, на само Евангелие».

И он призывает на помощь Апостольский престол, хранитель чистоты церкви, верховного судью решений, принимаемых византийским собором. В письме, которое монах Епифаний передал «святейшему и величайшему Отцу Отцов, господину Льву, апостольскому папе», Феодор пишет: «Поскольку именно великому Петру Христос, наш Бог, дал ключи от царства небесного и доверил звание главы паствы, именно Петру, то есть его преемнику, следует сообщать обо всем новом, что вводят в католической церкви те, кто уклоняется от истины. Первый пастырь церкви, которая находится под небом, спасите нас, мы погибаем! Уподобьтесь Христу, Вашему господину, протяните руку нашей церкви, как он протянул руку Петру. Петр лишь начинал тонуть в волнах, а наша церковь снова погрузилась в пучину ереси. Мы умоляем Вас: уподобьтесь тому папе, чье имя Вы носите. Так же как он в прошлом, когда возникла ересь евтихиан, подобно духовному льву бросился на нее в своих догматических письмах, так и Вы (я осмеливаюсь это сказать из-за имени, которое Вы носите) прорычите как лев божественные слова, обрушьте Ваш гром на нынешнюю ересь».

В другом письме к этому же папе Платон и Феодор полны восторга и выражают признательность Его Апостольскому Блаженству, который своими наставлениями и благословениями соизволил снова зажечь в их душах огонь, вернул их слабости силу, их утомлению – мужество, чтобы не отступить и быть до конца стойкими в православной вере.

Затем Феодор подробно пишет обо всем, что произошло на «прелюбодейном» соборе, и защищается от обвинений в том, что когда-либо общался с еретиками. «Блаженный Отец, мы православные, хотя и грешники, и мы исповедуем без всяких изменений кафолическую апостольскую веру. Мы чисты от любых еретических взглядов, и этим мы обязаны Вашим святейшим молитвам, почтеннейший из всех почтенных».

Его преклонение перед римской церковью лишь увеличивалось с годами. В конце своей жизни он написал императору Михаилу Рангабе: «Если есть какой-то вопрос, ответ на который Вы, Ваше Божественное Великодушие, не решаетесь спросить или боитесь получить от патриарха, пусть Ваша могучая и укрепленная Богом рука найдет решение в старом Риме согласно обычаю, который с самого начала был установлен традицией Отцов. Именно его церковь, о император, подражатель Христа, является первой среди всех церквей Бога, потому что именно Петру, ее первому главе, Господь сказал: „Ты Петр, то есть Камень, и на этом камне я построю свою церковь, и врата адовы не одолеют ее“».

Сам же он во всех спорных вопросах догматики и дисциплины, а именно в вопросах об иконах, о возведении мирян в епископский сан, об обязанности даже императоров подчиняться всем правилам евангельской морали, придерживался лишь учения апостольской церкви, и постоянно говорил монахам, что они должны следовать лишь ее правилами, потому что лишь ей было обещано безошибочное знание истины, а византийская церковь – «еретический обломок» из-за своей привычки часто отделяться от других.

Если бы Богу было угодно, чтобы в последующие столетия императоры и патриархи, народ Константинополя и константинопольские монахи вспоминали эти убедительные слова доблестного игумена Студийского монастыря и не забывали в своих богословских схватках просить у первой из всех церквей Бога и у папы, божественного вождя всех вождей, света в темноте в делах веры, защиты от притеснений и посягательств местной власти.

Эта традиция обращаться к римскому епископу, существовавшая столько веков и опиравшаяся на такие высокие примеры, не была полностью прервана в годы двух пребываний Фотия на Патриаршем престоле (857–867 и 877–886).

Для всех партий, для двора, для Игнатия и для самого Фотия, по крайней мере пока он надеялся, что римский понтифик утвердит его избрание, папа оставался верховным судьей, чьих решений они добивались с величайшим усердием. Патриарх Игнатий именно среди монахов, большинство которых остались ему верны в его несчастье, выбрал послов, которых отправил к римскому понтифику. Обычно его представителем был монах Феогност, экзарх константинопольских монастырей. Именно Феогност сообщал папе Николаю обо всех страданиях Игнатия, именно через Феогноста папа Адриан Второй передавал свои письма императору Василию и Игнатию. При первом патриаршестве Фотия этот монах около семи лет прожил в Риме – до падения императора Михаила Третьего. Напрасно император, желавший иметь его заложником при себе, требовал от папы его выдачи. Николай ответил ему: «Ваше величество, Вы пишете, что я должен выдать Вам Феогноста и других монахов, поскольку они виновны в оскорблении Вашего Императорского Превосходства. Но они не оскорбили Вас, и слишком ясно, что Вы требуете их лишь для того, чтобы подвергнуть их тем мучениям, которым подвергаете сторонников Игнатия, находящихся в Вашей власти. К тому же Феогност никогда не высказывался против Вас, а говорил в вашу пользу, и нет сомнения, что Вы требуете его лишь потому, что здесь, вдали от Вас он, как бесчисленное множество христиан, нашел рядом с нами немного покоя».