он опускает глаза на мою руку, прежде чем поцеловать ее еще раз, затем он поворачивает ее, проводя носом по тонкой коже на моем запястье, следуя за тонкими голубыми линиями вен. — Я не справился.

— Габриэль, — начинаю я.

— Я хочу тебя, Амелия. Я хочу тебя. Ты моя, но этого недостаточно. Мне нужно больше тебя. Но потом я нашел тебя в бассейне, когда ты истекала кровью…

— Ты видел, как люди страдают, Габриэль, со мной все в порядке

— Я видел много дерьма, Амелия. Но я никогда не хочу, чтобы ты снова пострадала.

Он прижимается губами к моей коже.

— Габриэль, — я запускаю пальцы в его волосы. — Я всегда рядом.

Глава 33

Габриэль

Амелия спит, но не в той кровати, к которой она привыкла. Вместо этого я устроил ее рядом с собой, уговорил занять мое место, и теперь она спит под тяжелым одеялом, ее маленькое тело утопает в подушках и простынях.

Я делаю шаг к кровати, но останавливаюсь на месте, услышав детский крик. Линкольн был дома.

У меня было мало опыта общения с детьми, но я знал, что Амелии нужен отдых, поэтому впервые после ранения я оставил ее.

Я застаю маму в комнате, которая безуспешно пытается успокоить очень расстроенного Линкольна. Он бьется и кричит в ее руках, вырываясь.

— Что происходит? — спрашиваю я.

— Ему нужна мама, — говорит она, успокаивая мальчика, как могла. Моя мама лучше всех умела обращаться с детьми: она вырастила меня, брата, а потом и близнецов, когда отец забрал их. Она помогала с детьми моих мужчин, относилась к ним как к родным, к их матерям тоже. Она была семейным человеком до мозга костей, поэтому, когда я наконец смотрю на нее, вижу ее изможденность, потерю борьбы, я понимаю, что она пыталась сделать Линкольна счастливым гораздо дольше, чем это было возможно. Мальчику нужна была мать, и никакие уговоры сейчас этого не исправят.

Амелия была замечательной матерью, это было видно любому, и то, что Линкольну было не по себе без нее, подтвердило тот факт, который я знал с самого начала, что она — лучший человек для моего племянника, лучшая мать.

— Отдай его мне, — требую я, но мама колеблется.

В моей груди зарождается боль от ее недоверия. Я никогда не обижу мальчика, но в глубине души она в это не верит. Моя собственная мать.

— Ему нужна мама.

— И я отведу его к ней.

— Может быть, мне стоит, — говорит моя мать.

Я прожил свою жизнь в тени сомнений. Думая, что смогу управлять городом, что смогу произвести на свет наследника или сделать все правильно.

У всех нас были слабости, и не одна, и любой, кто утверждал обратное, был лжецом.

Мне постоянно приходилось доказывать свою правоту.

Это не было исключением.

— Отдай его мне.

Она внутренне боролась, но в конце концов передала мальчика, держась до последней секунды. Я не стал ждать, взял его и ушел.

Ему нужна была мама, и я надеялся, что одного ее взгляда будет достаточно.

Никто не идет следом, а ребенок цепляется за меня, его крошечные пальчики хватаются за мою одежду, как за спасательный круг.

Амелия по-прежнему крепко спит, когда я вхожу, свернувшись калачиком под моим одеялом, но Линкольн плачет.

— Она здесь, — говорю я мальчику. — Видишь, вот здесь.

Я показываю ему на спящее лицо, но он все равно плачет.

С тех пор как они приехали, я почти не общался с ее сыном, но было странное чувство, когда в этой комнате был кто-то еще, кроме меня и Девона.

— С ней все в порядке, — шепчу я ребенку. — Sta bene (прим. пер — Все хорошо).

Большие ореховые глаза поворачиваются ко мне, заполненные слезами. В них было столько эмоций, что я не мог понять, что с этим делать. Но я знал, что уже поздно, что он должен спать, исходя из распорядка дня Амелии, поэтому я постарался сделать все возможное, чтобы воссоздать его.

Я осторожно располагаю его так, чтобы он лежал у меня на руках, замечая все сходство с Амелией в форме его носа, рта, и начинаю раскачивать его вперед-назад, как я видел это раньше.

Он хнычет и хнычет, но слезы замедляются. Я бросаю взгляд на Амелию, проверяя, не разбудил ли ее ребенок, и, когда она продолжает спать, несу малыша к окнам, любуясь видом на океан.

Линкольн снова плачет.

— Ш-ш-ш, — успокаиваю я, укачивая ребенка. Он боролся со сном, и я начал петь, не повышая голоса.

Я не знал никаких других колыбельных песен, кроме “Twinkle Twinkle Little Star”, поэтому пою именно ее. Мой голос едва превышает шепот, но этого достаточно, чтобы привлечь внимание мальчика. Он затихает и смотрит на меня, пока я произношу каждое слово. Я пою и укачиваю его, пока он не погружается в сон, а после сижу с ним в кресле, наблюдая за волнами, пока он спит у меня на груди.

В какой-то момент я, наверное, и сам задремал, крепко прижимая ребенка к себе.

***

Амелия

Это было странное ощущение: оно согревало мою грудь и сжимало живот.

Я старалась не шевелиться и дышать ровно, глядя на то, как Габриэль стоит, раскачивая моего сына взад-вперед на руках. Он так нежно поет для него, пока мой сын смотрит на него так, будто тот повесил луну, маленькие пальчики запутались в его рубашке, глаза опущены от усталости. Мужчина не останавливается, пока ребенок не засыпает, и я все это время наблюдаю за ним, вижу, как он нежен с ним, как внимателен.

Это наполняло меня теплом.

А потом он садится, прижимая Линкольна к своей груди, позволяя ему использовать свое тело как постель, грудь как подушку, и Габриэль крепко прижимается к нему, даже когда я, завороженная видом, наблюдаю, как сам мужчина погружается в дремоту.

Только когда он уснул, откинув голову в сторону, используя спинку кресла в качестве опоры, я приподнялась. На улице было темно, с тех пор как мы вернулись из больницы, я спала то и дело, но чувствовала себя хорошо, гораздо лучше, чем раньше. Медленно поднявшись с кровати, я опускаю ноги на плюшевый ковер в комнате Габриэля и перехожу к ним, позволяя своей руке погладить голову Линкольна, прежде чем моя рука находит лицо Габриэля. Легкое прикосновение моих пальцев к его коже пронзает меня насквозь.

Как я могла отказывать ему, когда он вызывал у меня такие чувства, остается загадкой. Я осторожно начинаю поднимать Линкольна, но Габриэль тут же