Можно понять тоску Виля Липатова по народной основе языка. Но прежде, чем предлагать неосуществимые проекты возрождения утраченных слов – следует задуматься над причинами тех процессов, которые идут в современном русском языке, над подлинными болезнями языка и реальной возможностью их лечения.

Право писателя черпать свой язык из любого источника – неоспоримое. На язык, на его развитие постоянно действуют несколько разных начал. Газетная речь, телевидение, радио. Иностранные слова входят в язык из художественной прозы Запада и из технической литературы.

Имена этих обновителей языка, а вовсе не разрушителей, традиционно известны, и всех их легко пересчитать по пальцам.

Но сколько бы ни говорили о неисчерпаемых ресурсах народного языка – следует признать, что он не имеет сейчас такого значения для писателя, как в прошлом веке. Процесс урбанизации необратим. Современный литературный язык уже не обогащается в деревне.

Развитие языка во второй половине XX века определяется прежде всего одним фактом, одним явлением с чрезвычайно быстрым развитием, превосходящим темпы всех фантастических романов мира. Это научная революция, которая совершается на наших глазах.

Во влиянии языка науки на современный литературный язык, мне кажется, коренится главный ответ на вопрос по интересующей нас проблеме. На смену художественной литературе в качестве учителя жизни приходит наука. Наука и ее достижения – вот причина падения авторитета художественной литературы. Тут создается очень своеобразное положение, невиданное еще в истории.

Быстрые руки науки в необычайно короткий срок с помощью ЭВМ ощупали всех своих соседей и выжали из них все, что можно выжать. Идея смежных проблем – вот первая область, куда бросилась кибернетика.

Затем она обратилась к прошлому всех наук и из прошлого сделала ту же вытяжку. Проверив все, что есть в науках истории, наука обратилась к изучению искусства, чтобы из искусства выжать все, что можно для себя. Пути, идеи, обмолвки, намеки, текст и подтекст. Этот процесс вторжения науки самым решительным и удивительным образом сказался на обновлении языка. Эталоном обычной речи стал язык научной статьи, язык, который опять-таки имеет свои лексические особенности: лаконичным его назвать нельзя. Именно здесь-то читатель стал искать образцы своей языковой культуры. И не только языковой культуры, но и правил правописания. Писатель не успел за ростом науки, а наука дала словарь, которому завидовать нельзя. Литературно это бедный словарь. Язык науки слишком скуден, чтобы передать свои же возможности.

Что же делать писателю перед лицом невидимого наступления науки? Науки, посягающей уже на самое святая святых, священный инструмент писателя – язык?

Бесполезно возмущаться или протестовать. Бесполезно искать спасение в некой народной первооснове языка, сохраняющейся, дескать, в заповедных областях, не тронутых цивилизацией, в деревне.

Смело, с открытыми глазами встречая ту агрессию, с которой наука ворвалась в нашу жизнь, мы, выполняя свой писательский долг, обдумываем в свою очередь пути овладения наукой. Как писатель может использовать науку наших дней? Наиболее простой, элементарный способ – попросту «отразить» происходящие, отнюдь не классические сдвиги, в классической форме. Писатель себе говорит так: бесконечная вечно живая жизнь вызывает новые характеры, я их увидел и описал в классической форме, в этом я вижу свой писательский долг.

Второй путь – написание брошюр, работ на научно-популярные темы. К этому нас призывают, и пользу здесь писатели могут принести очень большую. Сюда же относится путь создания биографий деятелей науки.

Третий путь – это научная фантастика. Мне лично этот жанр, пользующийся необычайной популярностью – сборники научной фантастики исчезают с прилавков во мгновенье ока – представляется паразитирующим на подлинно сказочных успехах науки в наши дни.

Четвертый путь – использование самих принципов науки – как борьбы идей для того, чтобы поднять свое собственное творчество на высокий уровень. Уровень споров в науке в наши дни достаточно высок и освобожден от целого ряда предрассудков.

Пятый – это пропаганда научных идей, участие в дискуссиях на самом высоком уровне.

Шестой путь – создание в свете современных научных идей собственной литературной новой формы.

Седьмой путь – поставить себе на службу научные идеи, вроде структурализма, памятуя о том, что этот эксперимент вполне правомерен. Исследования такого рода обогащают наши представления о поэте, о прозаике.

Идя на сближение с наукой, средствами искусства постигая ее, вырабатывая новые средства и новые формы выражения, нам не надо бояться каких-то потерь. Память – это такой кинофильм, которым никакая кибернетика не сможет управлять.

Мы же, со своей стороны, готовы открыть кибернетикам все свои секреты, вывернуть перед кибернетиками свою память до самого глубинного конца. У нас тоже есть свои соображения по психологии творчества. Вместе с кибернетиками мы думаем о моделях живых систем, о крайней специфичности такой модели, как язык.

Надо избавиться от гипноза наукообразности, а это сделать нелегко, из-за авторитета науки. Наука одержала ряд гигантских побед, и перспективы науки ощеломляющи.

Вот причина недоверия к языку беллетриста и уверенность в том, что только научный язык не может быть моделью для художественного произведения.

На самом деле, наука и искусства – это разные начала, и они не должны теснить друг друга.

Все тайники мозга должны быть вывернуты наизнанку, все свойства художественной памяти должны быть обнажены перед любым желающим измерить эти свойства рулеткой или ЭВМ.

Искусство ничего не потеряет от такой проверки. И само искусство в свою очередь потребует от носителей науки предъявления их секретов, чтобы избавить мир от гипноза наукообразности.

Так кто же писатель? Хранитель традиций языка или новатор, создающий новые модели? Разведчик, вводящий в язык дух современной эпохи, экспериментатор, испытывающий новые модели или случайный командир арьергардных боев литературы? Строитель плотины, защищающий язык от размывов половодья? Все это вместе взятое и в тысячу раз больше.

Язык – это вечно бурлящее море, вечно обновляющиеся волны, меняющийся чертеж берегов.

Пути обновления языка – их диктует время – лежат в возвращении к лаконизму, к точности пушкинской фразы, качеству, утерянному в русской литературе давно.

Новая русская советская проза – это мемуары, документы. Но не просто фотография Лефовского времени, а сознательное сближение очерка и рассказа, сочетающее создание тончайшей ткани художественности с полной ответственностью документа.

Это не просто документальная литература, а проза, пережитая как документ.

Вот пути обновления художественной прозы, пути возвращения к Пушкинским заветам.

Черновик письма Варлама Шаламова Марии Гудзь[136]

РГАЛИ Ф. 2506. Оп. 3 Ед. хр. 15. Л. 26–27

Туркмен, 7 января 1955 г.

Дорогая моя Маша,

Вот и мое второе письмо на интересующую тебя тему. О социалистическом реализме как методе художественного творчества. За