рестораны. Жена олигарха. Отличный карьерный рост. Что еще нужно для счастья?

– Эх, молодые люди, не в деньгах счастье! – сказала полная дама в летах, сидевшая ближе других.

– А в чем же еще? – спросил Том, делано разводя руками.

Автобус возмущенно загомонил.

– Какое меркантильное поколение выросло! – проворчала неподалеку старушка.

– Эх вы, молодежь бездуховная! Вот в наше время! – в сердцах сказал сидевший рядом с дамой пожилой господин.

– Вы верите в Бога? – спросил Том.

– Нет. А при чем тут Бог?

– То есть вы – материалист?

– Предположим, – осторожно сказал господин.

– Тогда объясните мне, что же может быть в вашем материальном мире выше материальных благ? – спросил Том.

Пока пассажир собирался с мыслями, водитель остановил автобус, махнул рукой.

– Ребята, вам по этой дороге.

Дорога шла в гору, то выныривая из пролесков, то снова кутаясь в листве. Впереди маячила подернутая дымкой горная стена с пучком каменных столбов над обрывом. Вскоре она спряталась за склонами покрытых виноградниками и рощицами холмов.

– Я чета не понял, – сказал Монгол. – Ты ж вроде атеист? А тут взял такой, и на мужика наехал.

– Да мужик, в общем-то, прав. Просто я не люблю, когда человек, не зная другого, сразу начинает ставить ему диагноз. А так… Откуда я знаю, как оно там все устроено. В доброго дедушку на небе я, конечно, не верю. Но вот есть же, например, брехня, или, там, лизоблюдство. И люди знают, что это плохо, просто слабы этому противостоять. Это же не они сами придумали. Даже маленький ребенок знает, что врет, и от этого краснеет.

Попутных машин почти не было. Монгол то и дело поднимал руку, но никто не останавливался. Солнце уже высоко поднялось над морем и припекало покрасневшие за пару дней плечи. Сквозь пение птиц ветерок доносил откуда-то издалека стрекотание двигателя. Звук то пропадал совсем, то снова приближался. Вскоре впереди послышался звон колокольчика и неясная дробь. Вдруг из-за поворота дороги, выпучив налившиеся кровью глаза, выскочила грязно-белая корова. Они шарахнулись в сторону, едва успев выскочить из-под копыт. Корова, смешно подпрыгивая и занося задом, проскакала мимо них.

Следом из-за поворота вылетел мотоцикл.

– Мила! Мила! Стой, гадюка! – орал мотоциклист.

Он пронесся мимо них и скрылся в облаке пыли.

Село встретило их крепким навозным духом, гавканьем и кукареканьем. Оно наползало медленно, пестрыми огородами. Затем потянулись небольшие аккуратные домики. Жмурясь небольшими оконцами, они подставляли солнцу свои беленые бока. За селом, укрывшись в лиловых складках горы, паслись кони. Над ними уходил вверх поросший деревцами рыжий склон, увенчанный бугристой каменной стеной.

В центре села на небольшой площади стояла церковь, автобусная остановка и магазин с размашистой надписью «Продукты». У магазина гордо и боязливо крутил ощипанной шеей петух. Тут же две бабки продавали груши, огурцы, мед и травяные сборы. Около них стояла немолодая тетка, рассказывая свежие городские сплетни.

– …И он чувствует, что умирает. Лежал уже три дня, не вставал. Родня съехалась. Жена у постели, плачет, дети, внуки. Гробовщики приехали, мерку снимать. А он: оставьте нас с моей женой одних. И тут все вышли. А он ей и говорит: «Жена моя! Я изменял тебе всю жизнь с соседкой нашей, Зинаидой Филипповной. Хочу попросить у тебя перед смертью прощения». Ну, делать нечего, – поплакала она, плюнула в ту сторону, и простила. Позвали священника. Тот исповедался. Потом встал, воды попил, и вдруг ожил. Вышел на двор, и сразу, на радостях, к соседке поболтать. Так жена всех повыгоняла, батюшку поблагодарила, а потом ка-ак дала ему дрозда! «Ах ты кобелина!» – орала. Гоняла его по двору, гоняла, он за табуретку зацепился, да и ударился о печку темечком. Пока «скорая» приехала, – помер.

– А ей что?

– А ничего. Списали на несчастный случай. Плакала, конечно, потом, убивалась. Муж все-таки.

– Ты-то откуда знаешь?

– Сестра ее мне по секрету рассказала, она все в окно видела.

– Чего ж плакала?

– Не уберегла потому что.

– А уберегла бы, – простила?

– Может, и простила бы, – весомо сказала одна из собеседниц.

– А ты бы простила?

– Ой, девочки. Жизнь такая… Простила бы.

– Простила, не простила, а то, что убила – это доказанный факт.

– Почему убила, если сам ударился?

– Потому что покойному плохо было. Сорок дней кошка шипела. Шерсть дыбом, глазищи горят. А на сороковой день успокоилась. Значит – не просто так помер. Считается, что убила.

– Бабушки, почем огурчики? – спросил Монгол.

– Та почти даром, мальчики. Берите, не пожалеете. Смотрите, вкусные какие. Свои, чистенькие, только сорванные. Один к одному огурчики! Лучше не найдете! Без удобрений, все натуральное.

– А где тут вина можно взять? – спросил Том.

– Вон там мужчина сидит, на разлив продает.

– Где?

– А во-он там, за углом, – привстала одна из женщин. – Через три дома, ворота красные. Там, ага. Так вы у него не берите, а то потравитесь. Лучше в магазине возьмите.

– Вы наверх? – спросила другая.

– Ага.

– Подниматься лучше во-он туда, там дорога, – наперебой стали советовать женщины. – Ночью в горах может быть холодно, и воды там нет. Поэтому набирайте здесь, в роднике. Родник вон там, под грушей. Груш в дорогу возьмите! Сладкие, хорошие!

– Спасибо!

– Идите, идите, деточки! Идите, дорогие, в эти ваши горы, – кричали бабушки вслед.

– Я бы тут жить остался, – сказал Том.

– А зачем вино? – спросил Монгол. – У нас же спирт есть.

– Не-е, спирт – это не то. Наутро пить по-любому захочется, а вдруг там воды нет? Вино – совсем другое дело. Это кровь земли. От него правильная энергетика исходит.

– Какая разница, что бухать? Денег почти нет. Мы уже третий день тут чалимся, а Индейца ни одного не встретили.

– Монгол, ты чего? – Том даже остановился. – Мы с тобой проехали сотни километров без копья, чтобы в Крыму о деньгах беспокоиться? Сам же видел: то арбузы, то эти… Эскалопы! Тут и без денег жить можно. Вот сейчас и избавимся от этого буржуйского пережитка. Пустые карманы еще никому не мешали.

– Зачем карманы, если они пустые? – буркнул Монгол, но вдруг махнул рукой, легко рассмеялся, почесав на голове жесткий ежик волос.

– А, ты прав. Нафиг. Все нафиг. Упрощаем.

Время в селе – вязкое как патока. Тянется медленно, долго, а в центре и вовсе стоит. Петух в центре села скрипит тяжело, немощно, будто ворочает жернова времени. Живет село тихо, а стоит крепко, как камень, уверенно, невозмутимо. Жарится, не боясь, под южным солнцем как цепкая лепешка при дороге. Можно пройти его насквозь, а солнце не сдвинется с места. Лишь протарахтит вдали мопед, сонно звякнет натянутой цепью собака, да на