– Ну чё стала тут поперек? Кыш с дороги!..

Пильщик-Богул прибежал с билетами:

– Пошли! Нужно места занять! Восемь минут до поезда…

Но только когда Елена увидела, что следом за ними вошли в вагон сразу несколько рослых мужчин и сам Иванов с профессором Корелли, она успокоилась.

А Пильщик возбужденно рыскнул вперед по вагону и, опередив каких-то теток, занял два места у окна, замахал ей руками:

– Сюда! Сюда!

Елена села возле него и, скосив глаза, увидела, что несколько плечистых мужчин с невероятной проворностью тут же оказались по соседству с ними, а Иванов и Корелли устроились в глубине вагона.

40

Что было в Белкином письме? Что такого было в ее письме, что я стоял как оглушенный в пыльном зале Posta Centrale – римской центральной почты – на площади Святого Сильвестра?

«В Сирию продолжают прибывать кубинские десантники, у нас армии объявлена готовность номер 1, и все вокруг говорят о войне. Вчера Ася пришла из школы и спросила: «Мама, а война будет?» Так мы приобщаемся…»

Блин! Почему я не утопил Рауля Кастро, когда в качестве корреспондента газеты сопровождал его в 1962-м на Нефтяные Камни? Ахундов, бывший тогда партийным монархом Азербайджана, приказал показать 24-летнему министру обороны революционной Кубы эту «жемчужину» своей республики, и на трех торпедных катерах мы носились по Каспию со скоростью сорок узлов в час. Одним толчком я мог выбросить Рауля за борт, под винт соседнего катера…

Но это, конечно, пустая бравада, ничего я не мог.

На тяжелых ногах я вышел из зала почты на улицу. Залитый солнцем Рим – роскошный в своей истомно-имперской архитектуре, с бесконечным потоком гудящих машин и двухэтажных автобусов, с голенастыми черноглазыми итальянками, со шпаной на оглушающих мопедах и с развалами невероятного количества одежды, вываливающейся из магазинов на уличные прилавки, – этот громадный и тысячелетний Рим лежал передо мной в своем вековечном и умиротворяющем спокойствии. Я так полюбил его за эти недели! Я вставал на рассвете, наспех завтракал овсяной кашей, набивал заплечную сумку мандаринами и хлебом и «зайцем» уезжал на электричке из Ладисполи в Рим – на весь день, до ночи. Я не пользовался ни картой, ни путеводителем, я не знаю итальянского, и у меня не было никакой цели и денег даже на кусок пиццы или чашку кофе, но я бродил по Риму часами и сутками, я вышагивал по набережным Тибра, по каким-то via и piazza и не то чудом, не то по наитию выходил к Колизею, к развалинам Форума, к Волчице, к Пантеону и к «Устам Правды» в часовне Temple de Vesta. Впрочем, в Риме не нужны ни чудеса, ни наитие, тут куда ни пойдешь, выйдешь на пьяцца Навона, пьяцца Венеция, пьяцца Святого Петра, пьяцца дель Пополо, виллу Боргезе или еще куда покруче!

Впрочем, я не такой идиот, чтобы вслед за сонмом писателей в тысячный раз описывать прелести Рима. Я скажу проще: если у вас паскудно на душе, если все вразброд и мелочи жизни одолевают и сосут душу, если хочется напиться и повеситься – да что перечислять! – я вам говорю: во всех паскудных случаях жизни езжайте в Рим, он вылечит и спасет. Если неизвестно кто и как разрушил вашу жизнь или вы потеряли Женщину жизни (или Мужчину жизни) – езжайте в Рим, он поднимет вас из праха. Если у вас есть глаза, уши и чувство юмора – Рим лечит юмором. Если у вас есть душа, печальное сердце и элегический характер – Рим лечит древностью своих камней и фресок. Если у вас есть Незавоеванная Женщина – везите ее в Рим, Рим завоюет для вас весь мир. Говорят, что Париж стоит обедни, – может быть, не знаю, но в таком случае Рим стоит месячного питания, и я уже через неделю перестал таскать с собой заплечную сумку с едой, а, сунув в карман кусок хлеба, спокойно обходился и этим и еще делил этот хлеб с наглыми римскими голубями. Конечно, порой я натыкался на краснознаменные демонстрации римского пролетариата и громкоголосые студенческие митинги, но они мне не мешали – я презрительно отворачивал от них в боковые улицы, и снова виа Кондоти, лестница у церкви Trinita dei Monti, Аппиева дорога и еще сотни знаменитых, малоизвестных и совершенно неизвестных туристам мест были моими слушателями и оппонентами. Им, наперсникам и судьям безгрешного итальянского неореализма в кино, им, кому молились и плакались Роберто Росселини, Чезаре Дзаватини, Витторио де Сика, Джузеппе де Сантис и Пьетро Джерми, я рассказывал и показывал эпизоды своего будущего фильма, хвастаясь, как Буратино своими золотыми монетками.

О, у меня уже было чем похвастать! Помимо эпизодов моей собственной истории – разлука с сестрой в венском аэропорту и тут же налет арабских террористов на Израильское посольство в Вене, встреча с Инной в ХИАСе и отъезд еврейских эмигрантов из Вены под охраной немецких овчарок и австрийских автоматчиков с финальной сценой моего романа с Сильвией, – помимо этого, у меня еще была история Карена Гаспаряна: феноменальный «сэйшн» венского джазового ансамбля, неудачная попытка подмены его виолончели в Гамбурге и продолжение его истории здесь, в Риме. В день провала его гамбургской операции он приехал из Зальцбурга трупом, покойником, самоубийцей, я боялся, что он повесится в своем номере или выпрыгнет из окна. За одну ночь он потерял не только 70 тысяч долларов, он – музыкант! – остался на Западе без инструмента. Небритый, черный от горя, с синими отеками под глазами, он лежал на койке, уставившись в потолок, и даже не матерился. И только когда я пошел к соседям, взял в долг бутылку «Столичной» и поставил перед ним полный стакан водки, Карен посмотрел мне в глаза, выпил залпом и выдохнул – выдохнул всю свою боль, горечь и злость.

Но уже наутро он был прежним Кареном – сгустком энергии весом в 180 килограммов. Он оформил свой развод с еврейской «невестой», а вечером с еврейским эшелоном укатил в Рим, таща на себе свою чудовищную, без звука, сырую советскую пятидесятирублевую виолончель, к которой он даже прикасаться себе не разрешал, чтобы, как он говорил, «не портить уши».

А через неделю, когда я догнал его в Риме, у него уже была новая виолончель стоимостью в 1000 долларов! «Как? – изумился я. – Ты же уехал из Вены с двадцатью шиллингами в кармане! Моими, кстати!»

Оказалось, что буквально на второй день пребывания в Риме он, не зная ни слова по-итальянски, нашел здесь своего бывшего сокурсника по Московской консерватории – пианиста Виктора Кожевникова, двенадцать лет назад сбежавшего из СССР в Италию на своем первом зарубежном концерте. Виктор, ныне профессор музыки университета в Перудже и ведущий русской программы «Радио Италии», познакомил Карена со своими итальянскими друзьями-музыкантами, которые давали благотворительный концерт в еврейской синагоге. Там во время концерта Карен взял «на минутку» виолончель у одного из музыкантов и стал играть. Можете представить, КАК он играл, если после концерта одна еврейская журналистка выписала ему в долг чек на тысячу долларов и еще пятьдесят миль положила ему в конверте в карман, чтобы он перед отлетом в США купил себе хороший костюм, потому что нельзя же такому замечательному артисту ехать в Америку в таком ужасном костюме!

Нет, я повторяю: вы только представьте себе, КАК – КАК!!! – нужно было играть, чтобы старая еврейка вытащила из сумочки чековую книжку и дала 1050 долларов даже не еврею, а армянину в костюме фабрики «Большевичка»!