Виллье вошёл в камеру и сделал сторожу знак, чтобы их оставили наедине.

— Вам разрешено, г-н Сан-Режан, принять вопреки установленному порядку без свидетелей лицо, желающее вас видеть. Это лицо мы тщательно обыскали, чтобы вам нельзя было передать оружия или какого-нибудь другого опасного предмета. Но, кроме того, вы должны дать мне слово, что вы не примете от него ничего, что могло ускользнуть от нашего внимания.

— Даю вам, сударь, честное слово. Вы можете быть совершенно покойны.

Виллье подошёл к двери и пропустил вперёд Эмилию. Затем он вышел из камеры и затворил за собою дверь.

Встретившись лицом к лицу в этой камере, преддверии эшафота, оба любовника несколько минут оставались в молчании, подавленные и испуганные. Придя, наконец, в себя, они бросились в объятия друг друга. Эмилия прижимала к себе Сан-Режана, который уже не мог обнять своими скованными руками женщину, которую он любил. Глаза Эмилии, расширившиеся от скорби, наполнились слезами, и светлые горькие капли покатились по её щеке на шею осуждённому.

— К чему плакать? — с улыбкой сказал Сан-Режан. — Разве это не радость, что мы снова видим друг друга. Я не верил в это счастье. Кто бы ни дал мне его, пусть будет он благословен. Даже тот, кто хочет меня убить!

— Меня послал сюда со своим секретарём министр полиции Фуше. Ах, бедный мой друг, если б ты только знал!..

— Я знаю, что вижу тебя, и с меня этого довольно! Как удалось тебе добиться разрешения посетить камеру осуждённого чудовища, который хотел убить самого Бонапарта?

— А я добилась большего! — вскричала Эмилия, не имея больше сил сдерживаться. — Если ты хочешь, ты можешь сохранить жизнь без всяких обязательств.

Сан-Режан тихонько отстранил от себя молодую женщину и посмотрел на неё пристально.

— Они хотят, чтобы ты сделал то, чего ты никогда не хотел сделать, — умоляюще сказала молодая женщина. — Если не ради страха смерти, то хоть ради нашей любви. Это пустяки, и ты получишь свободу, и я поеду с тобой, куда только ты пожелаешь...

Услышав эти слова, Сан-Режан испустил крик негодования.

— Какое утончённое варварство! Предлагать мне жизнь вдвоём с тобою! Они отлично знали, какому жестокому испытанию они меня подвергают, делая тебя посредницей в этом торге моей совестью! Они знают, что от меня самого им ждать нечего, но рассчитывают достичь от меня всего через тебя. Эмилия, понимаешь ли ты весь ужас их расчёта? Дорогая моя, тебе следовало бы молчать передо мной и не предлагать мне счастья — жить около тебя. Это для меня всё равно, что умереть два раза — отказаться от своей жизни и отказаться от счастья с тобой!

И, плача, он опустился на свою тюремную табуретку. В эту минуту этот человек, непоколебимый в своих решениях, казался слабым, как ребёнок. Грудь его сотрясалась от рыданий, слёзы текли по щекам и падали на скованные руки. Напрасно старался он скрыть своё лицо.

Эмилия тихонько подошла к Сан-Режану, вытерла его слёзы своим тонким батистовым платком, встала возле него на колени и, приблизив своё лицо к его уху, шептала:

— Разве это так ужасно то, чего требуют от тебя? Чем рискуют те, о ком ты будешь говорить? А разве они щадили тебя? Разве они все не покинули тебя? Эти неблагодарные принцы, которые толкают храбрецов на борьбу, а сами остаются в надёжном убежище? Эти эмигранты, шатающиеся за границей и оттуда устраивающие массовые побоища? Чем ты им обязан? Если ты назовёшь их, то что в сущности узнает консульская администрация? Разве и без того она их не знает? От тебя требуют в сущности пустой формальности.

— Как ничего больше! — вскричал Сан-Режан. — Но ведь это мой позор! И это чудовище решается требовать этого от меня твоими устами! Никогда! Никогда! Лучше умереть сто раз!..

— В таком случае, смерть постигнет нас обоих, — сказала, вставая, Эмилия. — Я не переживу тебя и пришла сюда для того, чтобы следовать за тобой, куда бы ты ни пошёл. Чтобы ты получил свободу, я отдам честь свою, если уж ты так горячо защищаешь свою!

— Несчастная! Какой ещё торг ты предлагаешь мне?

— Честь за честь! Повторяю тебе: мою честь замужней женщины за твою честь приверженца короля. Мы можем удалиться куда-нибудь в неизвестную страну, за море, и там забыть обо всём.

— А сзади весь народ будет кричать: «Сан-Режан предатель, он предал своих владык и соратников! Ради любви к женщине он выдал тайны своей партии!» И ты думаешь, что до меня не будут доходить эти оскорбительные крики? А если я их буду слышать, то неужели ты думаешь, что я смогу пережить мой позор! Нет! Это самообман! В ту самую минуту, когда я совершу предательство, нужно будет задушить мою совесть, выбросить свою душу! Нет, это невозможно! Даже в могиле я буду слышать крики презрения. Предоставь же меня моей судьбе и откажись от надежды спасти меня. Я не могу и не хочу избежать смерти... Ибо смерть явится необходимым искуплением. Я убил невинных. Нужно, чтобы они были отомщены. И я расплачусь с ними через палача.

Помрачневшая Эмилия минуту стояла молча. Она чувствовала, что дело проиграно и что её любовник теперь уже не сдастся на её просьбы, как бы горячи они не были.

— У меня не хватит сил вернуться к себе домой, а тебя оставить у подножия этого долга! Продолжать своё существование с сердцем, постоянно переполненным горечью и сожалением. Наложить на своё лицо маску равнодушия, когда у меня не будет хватать слёз, чтобы выплакать моё горе! Наконец, играть эту жестокую комедию, как ты мне советуешь! Нет, я неспособна на это.

С этими словами она вынула из-за лифа спрятанный там флакон. Несмотря на обыск, которому она подверглась в канцелярии прежде, чем ей позволили войти в карету, флакон этот не был у неё найден.

— Видишь, я приняла свои меры. Тут хватит для того, чтобы убить нас обоих. Так как ты непременно хочешь умереть, то умрём оба.

И она протянула ему склянку. С тихой улыбкой он оттолкнул её руку.

— Нет, не так я должен умереть — на руках у женщины, во мраке тюремной камеры. Моя смерть должна быть одновременно и примером, и расплатой. Я должен идти на казнь с поднятой» головой,