В подтверждение мудрости слов дежурного с повязкой на левой руке, грохот орудий на мгновенье умолк и сменился на более пикантный звук падающих на черепичные крыши домов осколков разорвавшихся в небе зенитных снарядов.

Генрих извинился за неразумное поведение и вместе с сопровождавшими его «штатскими» направился в бомбоубежище.

Но стоило им подойти к спуску в «подземелье», как завыли сирены, возвещавшие «отбой» воздушной тревоги. Генрих улыбнулся, вспомнив, как еще лежа в подмосковном госпитале и слушая вой сирен, пришел к мысли о том, что сирены — существа одушевленные, ибо объявляют воздушную тревогу тревожным голосом, а «отбой» — успокаивающим.

Сразу после «отбоя» перед Генрихом неизвестно откуда появился пожилой жизнерадостный человек в форме ефрейтора.

— Господин майор, будьте любезны, — он откинул переднюю дверцу маленького «опеля», припаркованного непосредственно перед выходом из вокзала.

— Прошу, господа, не смущаться! Машина тесна при посадке, но просторна в движении.

С этим утверждением и отправились в путь. Ефрейтор оказался к тому же виртуозным водителем. Доказывая преимущество малых габаритов, он, не снижая скорости, втискивался в узкие пространства между идущими впереди автомашинами и, прибавив скорость, благополучно выскакивал из их не сомкнувшихся объятий. И хотя обещанного ощутимого увеличения объема пространства в салоне машины не произошло, пассажиры тем не менее поездкой остались довольны.

Водитель подогнал машину к небольшому кирпичному зданию, и, выйдя, похлопал по капоту. Ефрейтор вручил Генриху ключи от двух квартир на одной лестничной площадке.

— Этот — для военного. Этот — для штатских. На всякий случай вот номер телефона. Вас навестят завтра-послезавтра. До свидания.

Генрих посмотрел в окно. Ефрейтор вышел из дома, сел в машину и мгновенно исчез в узкой подворотне, через которую, казалось, и человеку протиснуться было бы непросто. Глядя ему вслед, Генрих подумал, что ефрейтор мог страдать от любых проблем и фобий, кроме клаустрофобии — боязни замкнутого пространства.

Прогнозы ефрейтора оказались верны лишь отчасти. Следующие два дня были свободны от каких-либо визитов. «Узники», как называл их Генрих, беспробудно проспали двое суток, освобождаясь от страшных наваждений недавнего прошлого.

* * *

Жизнь построена несправедливо. В то время, как кто-то изнывает от безделья, Шниттке пришлось подписывать целую кипу отчетных бумаг за свою командировку и в первую очередь для финансовых служб за произведенные расходы. И только когда все было улажено, последовал вызов «наверх».

— Ну, и как «Зубр»? — поинтересовался адмирал, не дожидаясь, пока Шниттке окончательно разместится на предложенном ему стуле.

— Ведет себя безупречно. Все, что ему предписывается, выполняет настолько точно, что у меня иногда появляется подозрение…

— Если бы он вел себя расхлябанно — ел, пил, гулял, выражался нецензурно, подозрений было бы много меньше. Не так ли? Гоните эти мысли прочь.

Адмирал грустно покачал головой.

— У вас, Шниттке, есть одно неоценимое для нашей профессии качество, благодаря которому не вы ищите нужную вам информацию, а она находит вас.

— Это комплимент?

— Несомненно. Но сегодня у нас с вами на повестке дня совсем иное. Для начала давайте отбросим сомнения и приступим к делу. В нашем распоряжении сейчас великолепный материал: молодой офицер, прошедший фронт, имеющий ранение, владеющий тремя или даже четырьмя языками, в жилах которого течет к тому же наполовину немецкая кровь. Разве это не подарок судьбы?

— Пожалуй.

— И второе. Двойника не надо бояться, над ним надо терпеливо трудиться и добиваться, чтобы на девяносто пять процентов он работал на нас, а на остальные пять — на противника, но! — адмирал поднял указательный палец и хитро заулыбался, — под нашим руководством! Вы со мной согласны?

Если бы Шниттке был против, он все равно бы утвердительно кивнул. Таковы законы военной субординации.

— Итак, не будем терять время. Вы возвращаетесь в Россию. «Зубру» необходимо срочно легализовать свое положение перед его руководителями в Москве. Это — первое. И второе. По прибытии активизируйте его деятельность — это будет и работа, и проверка одновременно. Если все будет идти нормально, — адмирал пристально посмотрел в глаза собеседника, — а иначе и быть не может, — то… мы включим его в «большую игру», благо, он не еврей.

— Вместо Клауса, Лисснераи?.. — решил блеснуть осведомленностью Шниттке.

— Откуда вы взяли эти фамилии, Шниттке? — адмирал в отчаяние схватился за голову. — Что у нас происходит с профессиональной конспирацией?!

Полковник растерялся, но скоро взял себя в руки.

— Когда вы в феврале покинули абвер, мы, естественно, обсуждали не только наши судьбы, но и судьбы наших людей. И тут всплыли некоторые имена.

— Во-первых, в феврале я не покидал абвер, а был отстранен временно от должности, во-вторых, это не повод для того, чтобы вести коридорную болтовню и влезать в дела, вам никак не предписанные.

— Господин адмирал, как вы правильно заметили, я не ищу информацию, она сама меня находит.

— Хорошо, закончим с этим и всем остальным безобразием. Сегодня вокруг нас слетелись стервятники. Но мы их разочаруем. У вас в руках, Шниттке, если не бриллиант, то драгоценный камень. И то, как вы его отшлифуете, целиком зависит от вас. А пока прошу вас организовать встречу с «Зубром» сначала мне, а потом… посмотрим. — Адмирал поднялся из-за стола и дал понять, что аудиенция окончена.

* * *

Утром на четвертый день Генрих, приготовив кофе, сел было завтракать, как неожиданно появился полковник Шниттке, пребывавший в отличном настроении. Он был чисто выбрит и идеально отглажен.

— Надеюсь, от кофе не откажетесь? — предложил Генрих.

— Боже упаси! Какой же немец откажется от утреннего взбадривания после такой безумной ночи?! Сейчас, подъезжая к вам, я убедился в результатах варварства английской авиации. Дома, пятого справа от вашего, как ни бывало. Чистое место, можно тюльпаны сажать. Думаю, и вас здесь сильно тряхнуло.

Генрих неопределенно пожал плечами. Признаться в том, что они просто проспали столь примечательное событие, было бы нерезонно.

Шниттке продолжил.

— У меня для вас, Генрих, а точнее для нас обоих, есть интересное предложение. — Желая подчеркнуть серьезность момента, он заложил ногу на ногу и картинно откинулся на спинку стула.

— Слушаю вас.

— А не пора ли нам перейти на «ты»?

Тут Генрих вспомнил рассказ матери о том, что у немецких мужчин переход на «ты» имеет под собой обязательно коммерческую, политическую, корыстную, реже человеческую подоплеку. Но неизбежно является очень серьезным шагом и потому нередко становится предметом обсуждения на семейном совете.