— Послушайте, Отто, — спокойным голосом заговорил Генрих, используя все преимущества трезвого человека, — у вас ведь необыкновенно тяжелый труд, как у хирурга, который ежедневно сталкивается с человеческим страданием.

— Вот-вот. И объясните это господину полковнику. Может быть, он поймет и вытащит школьного друга из этого ада!

Чувствуя себя над схваткой, Шниттке улыбался, время от времени прикладываясь к коньячной рюмке.

— Послушай, Отто, зачем ты-то рвешься к нам? — с подчеркнутой снисходительностью заговорил Шниттке. — Четверть личного состава абвера постоянно пребывает на фронте. Другая четверть регулярно выезжает туда для проведения операций. Хорошо, если ты попадаешь на южный театр — в Италию, Грецию, Францию… Все-таки цивилизованные страны. А если загремишь в Россию, где за каждым углом тебя подстерегает лютая ненависть с ножом в руке или пулей в ружье?

— И что из этого следует? Я хоть не долго, но уже побывал на фронте.

— Тем более. Здесь, в лагере, у тебя хоть есть шанс дожить до конца войны и отпраздновать победу.

— Чью победу?

— У нас в Германии на этот счет сомнений нет!

— А у вас в душе, господин полковник?

— С сомнениями, как и с надеждами, я давно распрощался. Поэтому лучше скажи мне прямо — что тебя не устраивает? Ты лично знаком с окружением рейхсфюрера, которое тебя приютило и укрывается в лагере от фронта.

— Мне неуютно сидеть в одной лодке с криминальными типами. Это не только противно, но и опасно, поскольку обычно приводит к печальному концу.

— Кого ты имеешь в виду?

— Начнем с коменданта Коха. Ведь в прошлом он подвизался в семи частных фирмах в качестве бухгалтера и отовсюду был уволен за растрату. В 1931 году вступил в партию и менее чем через год был исключен за кражу партийных денег. Однако еще через год был восстановлен и назначен комендантом концлагеря. С чего и начинается его сказочное обогащение. Только урезая паек в лагере, где находятся более ста тысяч заключенных, он получает доход в два миллиона рейхсмарок. Реализовать продукты питания на рынке сегодня — не проблема. А вот теперь посмотрите сода. — Отто с трудом подошел к окну и откинул штору. — Прямо перед вами, за гаражами, светятся десять корпусов гигантского завода «Гюстлофверке». Это — основной производитель артиллерийских стволов. Левее за бараками — заводы по производству стрелкового оружия. Основная рабочая сила — заключенные, за использование труда которых оба предприятия переводят миллионы в кассу лагерной администрации. Часть этих денег Кох передает государству, а остальные оставляет себе — они ведь ни в каких ведомостях не значатся!

— Но это же чистой воды…

— Я тоже так считаю, более того, направил по этому поводу два письма на самый верх. Но до сих пор, — а прошло уже четыре месяца, — никакой реакции. — Он осушил очередную рюмку и наполнил следующую. Затем продолжил. — Недавно, будучи в Берлине, я встретил моего хорошего друга из личного штаба рейхсфюрера СС. Посидели в нашей любимой загородной пивной. Хорошо выпили, благо, пиво и ему подобное без карточек. Ну и разоткровенничались. Он мне и говорит: — Послушай, не шли ты нам компрометирующие бумаги на коменданта твоего лагеря штандартенфюрера Коха. Не трать время попусту.

— Это почему же попусту?

— Высший чин СС в вашем округе, руководитель полиции принц-генерал Вальдек-Пирмонт уже дважды докладывал рейхсфюреру о многочисленных финансовых и других злоупотреблениях Коха. В ответ Гиммлер пригрозил разобраться в нечистых делах самого принц-генерала.

— Я смотрю, у тебя здесь развлечений более, чем достаточно.

— Ты абсолютно прав. В лагере есть все: магазин, библиотека, официальный дом терпимости, кино и даже собственный зоопарк с дикими зверями.

— Дикие звери — и впрямь хорошее развлечение. Наблюдать за тем, как они спят, едят или резвятся — несомненно, удовольствие. — Шниттке был доволен сменой темы.

— Смотря, что едят, — откликнулся Отто.

— Что им нравится, какая разница!

— Иногда существенная. Я прибыл с фронта в лагерь 20 декабря прошлого года. И сразу попал на праздник. Кох распорядился устроить для верхушки лагерной администрации обед под открытым небом. Благо день был хоть и прохладный, но солнечный, без дождя. Прямо на земле поставили лавки, накрыли столы, и началась пьянка с обжорством. Кох посадил меня, как вновь прибывшего, рядом с собой. В середине пиршества подъехала машина с платформой, на которой стояла клетка с громадным медведем, которого, как мне позже рассказали, не кормили несколько недель. Тут же подошла другая машина, из которой вывели подростка лет пятнадцати и затолкали к медведю. Зверь взревел, встал на задние лапы, кинулся на парня и тут же оторвал ему руку, а затем когтями содрал кожу с лица и груди. Из клетки вырвался страшный предсмертный детский крик «мама!» и висел над столами жрущих и пьющих до тех пор, пока зверь не перегрыз жертве горло. В наступившей тишине подъехал небольшой грузовичок, прицепил платформу с клеткой и отбуксировал ее вместе с разодранным телом подростка в место, где содержались звери.

— Ну как? — поинтересовался комендант. — На фронте наверняка таких острых ощущений переживать не приходилось?

— Признаться, нет. На фронте сейчас не до развлечений в духе Нерона, и медведей к делу не привлекают.

— И правильно делают. Что хорошо в тылу, на фронте абсолютно неприемлемо, и наоборот.

— Согласен. А скажите, господин комендант, за что наказали этого мальчонку таким варварским способом? — поинтересовался я.

— Этот «мальчонка», как вы изволили выразиться, сыпал песок в моторы наших танков, на которых немецкие солдаты воюют в Белоруссии. Для немецкой нации он вредитель, заслуживший самое тяжкое наказание, которое и получил.

— Извините, господа, — Карин встала из-за стола. — У меня сегодня был тяжелый день, я пойду отдыхать.

— Правильно, фрау Карин. Каждый последующий день будет для вас труднее предыдущего, — утешил ее Отто.

Мужчины пожелали ей спокойной ночи.

После того как Карин, проскрипев пересохшими ступеньками, поднялась наверх, Отто разлил шампанское по бокалам.

— Нет преступления без наказания, и давайте выпьем за справедливую кару, которая, часто с опозданием, но неизбежно настигает виновного. Вспомните историю с сифилисом. — Опустошив свой бокал лишь наполовину, он стал вдруг клониться на сторону.

Мужчины подхватили внезапно обмякшее тело оберштурмбанфюрера, сняли с него мундир и уложили на диван. Раздавшийся сразу вслед затем храп подтвердил своевременность их действий.

Шниттке взял было со стола недопитый бокал, но тут же вернул его на место и глянул на стоявшие в углу комнаты часы. Было уже за полночь.

— Что ж, спокойной ночи, — попрощался он сухо с Генрихом и ушел в отведенные ему апартаменты на первом этаже. Генрих поднялся по скрипучей лестнице и направился к двери своей комнаты, как услышал тихий женский голос. Он оглянулся. В самом конце антресоли, под окном, за небольшим столиком в странной позе ожидания сидела Карин.