Кое-кто из лежащих мужчин попытался подняться. Некоторые падали обратно, но среди тех, кому удалось сесть, Кунта заметил вождя фула. Все тело его кровоточило, на лице застыло отсутствующее выражение. Многих из тех, кто его окружал, Кунта не узнавал. Он подумал, что это люди с нижнего уровня, которые, по словам фула, должны были отомстить за гибель тех, кто первыми нападет на тубобов. Но сейчас у Кунты не было сил даже думать о нападении.

На лицах многих, кто его окружал, Кунта увидел печать смерти. Той же печатью был отмечен и его сосед-волоф. Сам не зная почему, он чувствовал, что эти люди умрут. Лицо волофа посерело, при каждом вдохе в груди его что-то клокотало. Даже кости, которые проглядывали в ранах на плечах и локтях, стали какими-то серыми. Почувствовав взгляд, волоф приоткрыл глаза и посмотрел на Кунту – но не узнал его. Он был язычником, но… Кунта протянул руку и легко коснулся руки волофа. Но тот никак не показал, что чувствует прикосновение Кунты или понимает смысл этого жеста.

Хотя боль не ослабела, но на теплом солнце Кунта почувствовал себя немного лучше. Он посмотрел вниз и увидел, что сидит в луже крови, которая натекла с его спины. Его замутило. Тубобы, тоже ослабевшие после бури, вяло ходили по палубе с щетками и ведрами. Они оттирали доски от рвоты и испражнений. Другие вытаскивали чаны с нечистотами из трюмов. В дневном свете Кунта безразлично отметил, какие они бледные и волосатые. Заметил он и их маленькие пенисы.

Через какое-то время он почувствовал запах уксусных паров и дегтя, идущий из трюма. Среди скованных людей появился главный тубоб с лекарствами. На раны, в которых виднелись кости, он накладывал пластырь с тканью, пахнувшей порошком, но из-за кровотечения пластыри соскальзывали и отваливались. Тубоб заставлял некоторых мужчин (в том числе и Кунту) раскрывать рот и вливал им в горло что-то из черной бутылки.

На закате тех, кто мог есть, накормили – маис, сваренный с красным пальмовым маслом, принесли в небольшой бадье. Есть пришлось прямо руками. Потом каждому выдали по ложке воды из бочки, которую тубобы установили у основания самого высокого шеста на палубе. Когда появились звезды, всех в цепях вернули обратно в трюм. Опустевшие места на уровне Кунты заполнили самыми слабыми и больными с нижнего уровня. Их мучительные стоны стали еще громче, чем раньше.

Три дня Кунта лежал, терзаясь мучительной болью. Его тошнило, все тело горело, его крики смешивались с криками других. Кроме того, его, как и многих других, мучил хриплый, глубокий кашель. Шея его распухла. Его бросало в пот. Из ступора он вышел лишь однажды, когда почувствовал усики крысы на своем бедре. Почти рефлективно он махнул свободной рукой и ухватил крысу за голову. Он поверить этому не мог. Вся ярость, накапливавшаяся в нем так долго, перетекла в руку. Он сжимал крысу все крепче и крепче. Крыса визжала и дергалась. А потом он почувствовал, как глаза грызуна лопнули, а череп хрустнул в его кулаке. Тогда силы оставили его, кулак разжался, раздавленная крыса упала на полку.

Через пару дней главный тубоб сам стал спускаться в трюм, и каждый раз он обнаруживал хотя бы одно безжизненное тело. Труп расковывали и уносили. Задыхаясь от зловония, тубоб ходил по проходам, а другие светили ему факелами. Он смазывал раны мазью, присыпал порошком, вливал в горло живых жидкость из черной бутылки. Кунта изо всех сил старался не закричать от боли, когда пальцы тубоба наносили мазь ему на спину или подносили бутылку к губам. Он съеживался от прикосновения этих бледных рук к своей коже. Ему легче было выдержать удары кнута. В оранжевом свете факела лицо тубоба расплывалось в белое пятно, и Кунта знал, что запомнит его навсегда – как и зловоние трюма.

Кунта не смог бы сказать, сколько времени они находятся в трюме этого каноэ – две луны, или шесть, или целый дождь. Человек, который лежал возле вентиляционного отверстия и считал дни, уже умер. Выжившие больше не общались друг с другом.

Однажды, очнувшись от забытья, Кунта почувствовал животный ужас и ощутил близость смерти. Придя в себя, он понял, что больше не слышит знакомых стонов своего соседа. Кунта не сразу решился протянуть руку и коснуться соседа. И тут же он отпрянул в ужасе: рука волофа была холодной и твердой. Кунта задрожал. Язычником он был или нет, но они с волофом разговаривали, у них было что-то общее. Теперь же он остался совсем один.

Когда появились тубобы с бадьей вареной кукурузы, Кунта съежился и замер. Их ругань слышалась все ближе и ближе. Потом один из тубобов тряхнул тело волофа и хрипло выругался. Пища, как обычно, плюхнулась в его миску, миску толкнули между ним и мертвым волофом, и тубобы пошли дальше по проходу. Как бы голоден ни был Кунта, но есть он не мог.

Через какое-то время появились два тубоба. Они расковали щиколотку и запястья волофа, отделив его от Кунты. Потрясенный Кунта слышал, как тело волокут по проходу и вытаскивают через люк на палубу. Ему хотелось оказаться подальше от свободного места, но стоило двинуться, как мучительная боль в спине заставила его закричать. Он замер, ожидая, когда боль пройдет. В мозгу его звучали смертные песни женщин из деревень волофов, которые оплакивали умерших.

– Тубоб фа! – закричал он в зловонном мраке, потрясая цепью, второй наручник которой уже не был скреплен с запястьем волофа.

Когда Кунта в следующий раз оказался на палубе, он встретился взглядом с тубобом, который избивал их с волофом. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, и, хотя лицо тубоба кривилось от ненависти, на этот раз его кнут не опустился на спину Кунты. Справившись с удивлением, Кунта огляделся и впервые после бури увидел женщин. Сердце его упало: из двадцати осталось только двенадцать. Но все четверо детей были живы, и это принесло Кунте облегчение.

На этот раз щетками их не скребли – раны на спинах мужчин были слишком глубокими и болезненными. В цепях они прыгали очень вяло, на сей раз только под бой барабана. Тубоба, который играл на сипящем инструменте, не было. Женщины при первой возможности спели им, что еще нескольких тубобов зашили в белые мешки и бросили за борт.

Беловолосый тубоб с озабоченным лицом ходил между обнаженными людьми со своей мазью и бутылкой. И тут мужчина, у которого больше не было соседа на цепи, вскочил и бросился к поручням. Он уже почти перевалился через них, когда стоявший рядом тубоб схватился за его цепь. Через мгновение тело чернокожего билось о борт большого каноэ, и в ушах у всех звучали его придушенные завывания. И тут среди криков ужаса Кунта расслышал слова тубобов. Скованные люди зароптали: стало ясно, что это был другой предатель. Человек бился о борт корабля, выдавливая из себя «Тубоб фа!» и моля о пощаде. Главный тубоб подошел к поручням и посмотрел вниз. Через мгновение он резко выдернул цепь из рук другого тубоба и отпустил ее. Вопящий предатель рухнул в воды океана. Не говоря ни слова, главный тубоб продолжал смазывать и присыпать раны, словно ничего не случилось.

Хотя тубобы теперь реже хлестали пленников кнутами, они явно стали их опасаться. Каждый раз, когда пленников выводили на палубу, тубобы пристально смотрели на них, сжимая в руках огненные палки и ножи, – судя по всему, они были готовы к тому, что скованные люди в любой момент могут на них наброситься. Но хотя Кунта презирал и ненавидел тубобов всей душой, он больше не думал об убийстве. Он был так слаб, что ему уже было все равно, выживет он или умрет. На палубе он просто лежал на боку с закрытыми глазами. Он чувствовал, как главный тубоб смазывает его спину мазью, а потом ощущал только солнечное тепло и свежий океанский бриз. Боль растворялась, перерастая в ожидание смерти и встречи с предками – смерть стала желанным благословением.