— Теперь они примутся убивать друг друга?! — возмутился Лавров и бросился к друзам, отыскивая глазами их вождя аль-Атраша.

Горцы уже выстроились в боевую цепь, достав из седельных сумок карабины и автоматы. Дауд снял с предохранителя свой СКС.

— Таков закон, аль-Лавров! — сказал он, предупреждая вопрос Виктора.

— Закон велит убить обидчика? — уточнил Лавров. — Его смерть успокоит друзов?

— Да, — кивнул головой Дауд.

И друзы, и «арафатовцы», приготовив оружие, стояли в нерешительности. Как быть, когда интересы обоих племен выше, чем законы этого дикого мира? Рано или поздно кто-то первый нажмет на спусковой крючок и польется кровь… Вот-вот начнется…

— Есть только один выход, — сказал Дауд.

— Да-да, только один! — подтвердил Али аль-Хариш, словно прочитав мысли Дауда.

— Это какой же? — с подозрением спросил Виктор.

— Ты из другого народа. У тебя нет племени, — коротко сказал Дауд.

— Если ты убьешь его, это успокоит друзов, — обыденно произнес хариш.

— Вы что, предлагаете мне его убить? — Глаза Виктора округлились от возмущения.

— Да-да, — подтвердил Дауд.

— Да-да, — повторил за ним аль-Хариш.

— Люди! Вы что? С ума сошли? — прокричал Виктор. — На земле двадцать первый век. Вы что?! Одумайтесь, люди!

Но оглядев присутствующих с автоматами в руках, он не нашел поддержки. Палестинцы с горечью смотрели на своего соплеменника, а друзы жаждали крови. И те и другие были готовы разорвать друг друга.

— Вы — сумасшедшие дикари! — вырвалось у Виктора. — Я его лучше отпущу!

Широкими шагами, насколько позволяла его белая рубаха-мантиян, Виктор устремился к убийце. Друзы, державшие преступника, поспешно отбежали к своим.

— Аль-Лавров! — крикнул вслед хариш. — Убей его!

— Аль-Лавров, будь мужчиной! Убей его! — добавил Дауд.

Виктор подошел к хамасовцу. Тот сидел на коленях, и его плечи тряслись мелкой дрожью. Руки были связаны за спиной. Он поднял голову. Это был Фаррадж.

Лавров изменился в лице:

— Фаррадж?!

«Арафатовец» с заплывшим глазом и выбитыми передними зубами смеялся.

— Ну что ты сделаешь, неверный? Убьешь меня, да? — на ломаном английском просипел он.

— Зачем ты это сделал? Как ты мог?

— Я знаю свой долг мусульманина! — прокричал Фаррадж. — И не тебе, неверной собаке, учить меня!

— Разве твой долг убивать ближнего? — грустно спросил Виктор.

— Тебе этого не понять. Ты же не мужчина, европеец, — сквозь смех продолжал палестинец. — Ты даже убить не можешь. Только спасти.

— Но я спас тебя, парень… — удивился Виктор.

— Чего стоит твое спасение, когда по моей земле гуляют неверные собаки? — визжал Фаррадж. — Награда им за это только смерть. И тогда я попаду к Аллаху…

— Ты не попадешь к Аллаху, муслим, — спокойно сказал Виктор. — Ты предал его. Ты сгоришь в аду. Но сначала ты помучаешься здесь. На этой грешной земле. Я… отпускаю тебя…

— Витя! Не отпускай его! — крикнула Светлана на русском.

Но было поздно. Лавров вынул нож и разрезал путы на убийце. Затем показал веревки и палестинцам, и друзам.

— Слушайте все! Я, аль-Лавров, говорю вам: он будет жить! Так должно быть! Нельзя кровью смыть кровь! Нельзя горем убить горе! После этого душа становится пустой и черной! Пока вы этого не поймете, не станете людьми! Так и будете убивать друг друга! И умирая, будете проклинать убийц за свою и за их глупость!

Палестинцы и друзы молчали, пораженные, будто ждали кары небесной. Виктор же направился к «своим». Вдруг Фаррадж подпрыгнул, выхватил из-за пояса кинжал, который у него почему-то не отобрали, и бросился на Виктора. Все произошло так быстро, что никто не успел и вскрикнуть. Фаррадж с размаха ударил Виктора кинжалом в спину. Раздался крик Светланы, боевики с обеих сторон громко вздохнули… Железный клинок лязгнул обо что-то твердое. Подголовный камень в заплечной сумке спас журналисту жизнь. Лавров резко развернулся и ловким движением перехватил руку палестинца с ножом, затем отвел ее в сторону и ударил костяшками кулака по внешней стороне кисти, держащей оружие. Кинжал выпал и ударился о камень. Виктор толкнул Фарраджа ладонью в лоб, тот потерял равновесие и упал, но тут же перекатился в сторону и, подбежав к кому-то из палестинцев, вырвал у него из рук автомат Калашникова.

Все происходило настолько быстро, что люди не успевали реагировать. Виктор же молниеносно выхватил из складок своей одежды трофейный «Глок-18» и, опередив передергивающего затвор палестинца, прицельно выстрелил ему в голову. Фаррадж ударился оземь без лишних движений, выронил автомат и раскинул руки в стороны.

Гром оваций и одобрительных возгласов разнесся по горам, отражаясь многократным эхом. Только Виктор смотрел на открытые глаза Фарраджа и дырку между ними.

— Прости, Фаррадж, — прошептал он, — ты сам этого захотел…

Соплеменники Фарраджа, удостоверившись, что казненный мертв, отправились к своим палаткам. Виктор, держа разряженный пистолет стволом вверх, двинулся куда-то с невидящим взглядом. Когда он поравнялся с Даудом, вставшим у него на пути, то услышал:

— Хорошо, аль-Лавров! Ты настоящий воин.

Но Виктор обошел его, как дерево, и побрел себе дальше.

— Что с украинцем? — спросил вождь друзов у предводителя бедуинов.

— Он убил человека, которого спас в зыбучих песках, — пояснил аль-Хариш.

— Это предначертание! — объявил Дауд и, посмотрев на убитого друза, добавил: — Напрасно спас!

Психическое благополучие возможно, если человек способен жить с тремя фрустрациями. Во-первых, он не может быть счастлив постоянно. Часто ему будет «так себе» и даже «плохо». И это нормально. Во-вторых, он не сможет всегда получать то, что хочет. В-третьих, никто ничего ему не должен, в том числе беречь его чувства.

Светлана поравнялась с Виктором, который шел куда глаза глядят с пистолетом, который держал на манер дуэлянта.

— Это казнь, Виктор, она не постыдная! — попыталась утешить его девушка.

Лавров опустил руку с пистолетом.

— Это было необходимо! — продолжила она, показывая на друзов, мирно беседовавших с палестинцами.

Лавров остановился.

— Ты дал ему жизнь, ты и забрал, — утешала его Светлана. — Иногда надо пожертвовать жизнью одного, чтобы спасти ее многим…

Виктор посмотрел ей в лицо, перевел взгляд на «Глок».

— Пересвет сражался своим оружием в открытом бою, а не казнил связанных, стоящих перед ним на коленях, — сказал он.

— В конце концов ты так и поступил.