Перевернув страницу, Ширин вспомнил, как Семёнов подошёл к ближайшему ко входу в павильон из тысячи, наверно, стоявших там столиков, за которым сидели две пары — в трахтен и дирндль, — и всё как полагается, женщины ну с очень видными бюстами, особенно одна… И Семёнов — который перед этим снова заменил «Лейку» на «Кэнон», как он делал впоследствии неоднократно, буквально… едва не ткнул большим телеобъективом пышную грудь, да-да, чуть не вставил его туда — в межгрудье, в щель между мирами… вспоминал Ширин, глядя на коллаж, где эта грудь теперь представала в каком-то уже всеобъемлющем статусе, «Держись сиськи»… и ещё, если память не изменяет, кажется, было у Кима: «Полярная звезда смотрит в прямую кишку», ну да, если уж сравнивать с зондом… Глядя на грудь, вздымавшуюся из декольте над бескрайней толпой, заполонившей павильон «Лёвенброй», который был бесконечен и ограничен, как Грудь, как сама Вселенная, параллельной моделью которой каждый такой павильон и служил в эти дни — «Gegenwelten», антимиры — так ведь это называют в туристических справочниках…

Все трое ахнули (и Ширин тоже — он уже забыл это чувство, которое охватывает каждого на пороге шатра, потому что очень уже давно был здесь в последний раз), войдя под такое же высокое, как натуральное, крашеное небо и — в самом деле похожий на настоящий — морской гул… А теперь, в квартире, глядя на это наложение Груди на бескрайнюю толпу пивососов… Ширин вспомнил, как это было на самом деле: как после чересчур близкой — на грани касания — съёмки мужчины за столиком, где сидела Грудь, преобразились, оставили кружки-латерны (как называют такие прозрачно-янтарные «масы»), сомкнули руки в кулаки и стали уже подниматься, «косо подбоченясь»…

И тут Семёнов извлёк из кармана сразу несколько карточек, то ли визитки, то ли магнитные пропуска… и поднёс одну к глазам одного мужика, другую показал другому, третью предъявил двум дамам…

Ширин, глядя на это, вспомнил — и даже успел рассказать Паше — короткий анекдот про грузина и автомобильные права: «Ах так… Ну тогда на тебе права, и тебе права, и тебе права…»

Мужчины сразу преобразились, стали ещё более благостными, чем были до семёновской съёмки, они расплылись в улыбках и наполовину жестами, наполовину на английском объяснили Семёнову, что если бы было место, они бы его так просто не отпустили, непременно усадили бы за свой столик…

Семёнов кивал, тоже улыбался и радостно что-то им говорил…

У одного даже возникли сомнения — он спросил дам, а не сдвинуться ли им всем вместе так, чтобы вместить ещё одного, немного уплотниться в тесноту… вместо обиды… но Семёнов показал на Ширина и Пашу, потом — что ему нечем пока что чокаться, после чего он оставил свою «натуру» в самом её радостном расположении… «Что ты им предъявил?» — спросил Паша… Семёнов сверкнул очками и показал Паше и Ширину карточку, на которой было написано: «Сим удостоверяется, что Семёнов является собственным корреспондентом журнала „Playboy“…» На другой было написано — журнала «Афиша», всё было на английском, а третья оказалась вообще выданной газетой «New York Times»…

«Ты что же, пообещал, что эта женщина будет на обложке „Плэйбоя“?» — рассмеялся Ширин… Семёнов ещё раз чем-то сверкнул — может, он и снимал не глядя всё это время, и это была вспышка… и вот тут где-то Ширин и заметил, что он превращается во что-то другое, в «фотографическое животное» или в зонд… и дальше всё было уже похоже на нырок, на такое подводное плавание — вслед за Семёновым они с Пашей нырнули и теперь быстро поплыли в пивной пучине, держась друг за дружкой, в этакой безумной летке-енке, к ним пристраивались в хвост и другие, потому что они так сказочно легко рассекали толпу — вслед за cемёновским «Кэноном» или «Лейкой»… А потом, снова где-то распадаясь, рассчитывались на три, рассчитываясь за очередные масы, — и снова составляли извивающуюся цепочку…

Ширин перевернул страницу и увидел туалет возле павильона: строй стоящих лицом к железной стенке людей, которых Семёнов тоже «прихватил», причём не так уж незаметно он это делал, вспомнил Ширин, хотя и не так откровенно, как бюсты дам… может быть, к тому моменту он сам уже был полностью незаметным, невидимым, воплощённым зрением, абсолютным соглядатаем…

Ну и потом был апофеоз: танец на столах, который Семёнов снимал из самой выгодной точки — взобравшись на подмостки эстрады, устроенной в центре павильона.

Им всем троим удалось подняться почти до самой сцены, и где-то там, почти на подмостках, перед музыкантами, они с Пашей сели на ступенечках со своими масами, а Семёнов стоял и в упор «расстреливал» окружавшую их беснующуюся толпу из своего крупнокалиберного… Да-да, Ширин, глядя на него, тогда думал, что Семёнов не просто немного похож на русский стереотип немца… но выглядит сейчас даже каким-то «немцем в квадрате»: «…Сегодня будет дискотека, пулемётчику Гансу привезли новые диски…» — как-то так…

Да, к тому моменту все уже, кажется, вокруг плясали на столах, и вот это зрелище — во все стороны нарисованного мира, куда ни глянь, танцующие на столах дирндль и трахтены, то есть разверзшаяся пивная пучина, сливающаяся где-то вдали с нарисованным Штарнбергским озером с его далью дали — грядой высоких гор…

Знаменитая панорама, из-за незримого присутствия в ней Людвига какая-то инфантильно-инфернальная, да… и, вглядываясь в лица, Ширин видел, что многие из них — старики и старухи, во что поверить было невозможно, глядя, как они лихо отплясывают на дубовых столах… Да-да, скачут, как, должно быть, скакали б те блохи — в своём павильончике, на столе, за линзой, если бы их не запряглине подковали, — право же, после трёх-четырёх масов что-то в этом было уже зашкаливающее… «Ансамбль, кажется, играл Петера Фокса, — вспоминал Ширин, глядя на снимки, — „Stadtaffe“, и по-моему, именно этот рыжий… хитрый хит… заставил всех запрыгнуть на столы — откуда они уже и не сходили… за Фоксом последовало „…no satisfaction“, зрелище уже чем-то и зловещее: толпа без конца и без края вокруг тебя, под нарисованным, но таким же высоким, как натуральное, небом, поющая — все подпевали, и это было очень громко, да, просто-таки чудовищный рёв стоял, коллективный джеггер, уши закладывало, — качаясь, на столах: „I can’t get no satisfaction…“».

Ширин вспомнил, листая в очередной раз альбом, заметку в какой-то газете — о том, как один одинокий американец, тихий незаметный служащий, откладывал несколько лет деньги на «Тур своей мечты», именно там он почему-то надеялся встретить «девушку своей мечты»… Ах, ну да, это были специальные такие туры, что-то вроде плавучего клуба знакомств «кому за 30»… И вот он скопил деньги, купил путёвку — это был морской круиз, и там, на корабле, когда он в первый же вечер пошёл в общую столовую — огромный зал с хрустальными люстрами, — он увидел такую картину: за всеми столиками сидели дамы — с точки зрения теории вероятностей невероятно, но такой вот был факт: все, кроме него одного, кто купил в тот раз билеты на «Тур своей мечты», полтысячи человек, — были женщинами… Американец сидел за столиком, в ужасе глядя по сторонам, и… когда все эти женщины вокруг начали шевелиться, медленно перемещаясь к столику, где он сидел… — во всяком случае, ему так показалось… и он сбежал, да, заперся в каюте — где и пробыл до конца рейса, наотрез отказываясь оттуда выходить, а потом долго лечился от нервного расстройства, причём счёт за лечение предъявили туристической компании, и, кажется, она его оплатила…