Газетная, может быть, и невыдуманная история, которую Ширин уже точно не выдумывал, когда рассказывал её Паше на ушко — тогда же, во время зрелища толпы, танцующей на столах под «I can’t get no satsfaction…».

А Паша не только не выдумывал, но и не пересказывал её заново полностью — он просто напомнил Ширину, когда всё смешалось… Но мы забежали вперёд.

Мы оставили Ширина с альбомом Семёнова…

Так как Ширин побывал там внутри — со стороны изнанки, мёд-пиво пил, да-да… то он любил теперь «повтыкать», от нечего делать, особенно на тех — редких — страницах, где Семёнов запечатлел в числе прочего и его, Ширина: вот они с Пашей сидят за столиком чокаются масами, пока Семёнов шныряет в толпе, согнувшись, как вольный борец в стойке, ухватив противника за ногу, или… как такой карманник, только что спиздивший у кого-то эту самую камеру и улепётывающий теперь поскорее… а они с Пашей вдвоём тихо-мирно сидят посреди всех этих разверзшихся хлябей… жидкого хлеба… пиво — это же для баварца «жидкий хлеб», да…

— Я спросил у своего отца, — тихо (хотя Семёнов в этот момент был где-то далеко, но он мог в любой момент вынырнуть ) говорил Паша, — мог ли он встречаться с внучкой Громыко. Пересказал отцу — мы говорили по скайпу — всю эту историю… А он рассмеялся и сказал, что Семёнов вообще никогда не служил в армии. У меня почему-то после этого возник вопрос… Но я не смог его сформулировать… ну, я тебе говорил, что в первый момент, когда получил мейл от него, думал, что это другой Семёнов — мой старший друг, который приказал нам долго жить… Который мне когда-то говорил, кстати, что хочет съездить на Октоберфест, даже описывал, как будто там уже побывал, — из газет, конечно, или из книг… составил себе представление.

— Он читал книги?

— Представь себе.

— Я имею в виду, что время было, ты говорил, что он… скажем так, столько всего успевал… Может быть, он тогда и Томаса Вулфа прочёл… Лучшее описание Октоберфеста в мировой литературе, имхо.

— Да?

— Ну да, хотя это меня что-то от пива на высокопарность потянуло… В том смысле, что рассказ прекрасен, но я не так много читал описаний Октоберфеста в литературе… Зато читал «Взгляни на дом свой, ангел»… Да, но что это за вопрос у тебя возник?

— Да ничего… Про это «вообще»… Нет, я не могу сформулировать, да ладно, ерунда… Ну, отец подтвердил, что он его знает, по крайней мере, видел не раз, даже ещё когда этот звёздный теперь Семёнов был совсем маленьким…

— Ты что, сомневался… — удивился Ширин, — но ведь он — известен, он публичная фигура…

— Да, ну кто его знает… Ну, не могу сформулировать…

«Или мы об этом говорили позже? — подумал Ширин. — Когда всё сгорело…»

Он пролистал альбом до конца и посмотрел на пепелище…

«I can’t get no…»

— Ты знаешь про пожар? — сказал ему на следующий день Паша, позвонив то ли на рабочий, то ли на мобильный… И поведал… что сгорел как раз тот самый павильон, где они задержались накануне: «Взгляни местные новости, ангел»…

Потом, уже когда Семёнов уехал, они при встрече, как бы в шутку, обсудили, мог ли это сделать сам фотограф…

Для полноты картины, для завершённости гештальта…

Пожар произошёл ночью, никто не пострадал. Сгорело нарисованное небо в маленьких пухлых облачках, нарисованный город на стенах, нарисованное озеро и гряда гор, не говоря о столах и других деревянно-трёхмерных частях панорамы… В общем, большой такой костёр, благодаря пожарным — одиночный, пламя то есть не перекинулось на соседний павильон, и даже аттракционы, ларьки, которые были совсем рядом… Только этот павильон, один.

Ширин представил себе Семёнова — который просто уже не может остановиться, сменить взятый днём бешеный темп, не может уснуть, да… или на час всего, или того меньше, и во сне продолжает лихорадочно снимать праздник, который теперь всегда с тобой… Да, и вот: «пулемётчик Ганс» просыпается, едет на Терезиенвизе… Нет?

«Вряд ли», — решили они оба.

Семёнов с канистрой бензина?

Бегающий на рассвете вокруг павильона, поливающий его по углам?

Нет-нет…

Разве что он мог там по углам помочиться да по углям побегать… нет-нет, нам бы всем это… только день простоять да ночь продержаться… Услышав от Паши, поехал туда, конечно, всё снял… Ну, так совпало… узнаю тебя, совпадение, значит, ты не смерть… и вот такой, значит, получился альбомчик, целая серия, целый мир — с началом и с концом, блохи в белом янтаре — начало, в конце — пепелище… посередине — мухи… и «вюрм», то есть чудовище-червь, живущий в пучине Штарнбергерзее (в прошлом — Вюрмзее), согласно преданию, когда он появляется на поверхности, настаёт конец света.

Не листая, а скорее зависая над той или иной страницей, Ширин вдруг вспомнил тот первый разговор с Софи, свой трёп о «фотографии», о разгадывании тайн с помощью фотоувеличения, проявление или появление… педофила у Кортасара, руки с пистолетом у Антониони… а потом и трупа в кустах…

«Но что здесь разглядел наш фотограф? Что он тут понял? Такого, что не понял никто?»

«Тот, кто понял мир, нашёл труп»… — думал Ширин и, чувствуя, что снова на него накатывает депрессия, причём словами старых собственных виршей, где были у него сомнительные рифмы «струн — труп»: «…и вязал их холодными спицами струн» (это про «свои старые песни», которые он «припомнил»), «…вдруг наткнулся на собственный труп» (это — на «ступеньках заброшенной в прошлое лестницы»), он пожалел, что его любимый комикс не здесь — он бы его полистал сейчас вместо альбома Семёнова…

Графический роман Ули Остерле о жизни мюнхенского художника Гектора Умбра, да, вот там был эпизод о детстве героя… Когда Гектор ещё был маленьким, его отец погиб на работе, а работал он на пивоварне, но увлекался при этом больше не пивом, а героином, ЛСД и всем на свете… и вот однажды упал в гигантский чан, где варилось пиво: «И так в этот день родилась новая марка — „Edelstoff“…» — гласила надпись под картинкой, то есть «аристократическая субстанция», да…

Кое-где фотограф прорисовал блох, как бы навёл резкость карандашом, кое-где даже подписал «блоха», и — стрелочка, и колёса блошиных карет связаны с «чертовыми колёсами», аттракционы, «расширения сознания» — вплоть до невозможности дальнейшего преувеличения, ну да, ну да… море людей под натуральной глазурью, кру́жка выше многоэтажного дома, амурчик со стрелой, на которой написано «ОО»… кукла-дирндль, шагающая по проволоке в небе в сторону собора Св. Павла, а вот и бутылка от пива — коричневое стекло, лежащая в железном жёлобе-стоке туалета, замкнутый цикл, так сказать… и то сказать, и так сказать… и даже больше вдвое… Но это не на Октоберфесте, это где-то в общественном туалете в метро… Вообще, сборка «янтарной комнаты» не ограничивалась пределами «визы», как кажется с первого взгляда… вот пляшущие эльфы в войлочных шляпах под шатровым небом — чередуются с реальными, то есть «садовыми гномами», которых Семёнов прихватил тоже где-то не на «визе», конечно, а на окраинах города, когда мы уж скребли по выселкам-сусекам… Но те, что на столах… кажутся ещё менее настоящими, потому они и не сгорели, и мы заодно, мало проку — мало тепла, как в том стихотворении, которое так полюбил Паша: представь, что война закончилась…