— Ангус немного старомоден. Английская чопорность, сама сдержанность. Не обращай на него внимания, — сказал Джон.

Ангус ничего не ответил и повернулся к Мадлен.

— Нет, действительно, расскажите, чем вы там занимались.

— Зарабатывала на жизнь живописью.

— Живописью? — Брови Ангуса поползли вверх. — Что разрисовывали? Дома или холсты?

Джон нахмурился и наклонился через стол к своему бойфренду.

— Мадлен — талантливая художница. Eе отец — Невилл Фрэнк. Я тебе об этом рассказывал.

Ангус потрясенно смотрел на Мадлен.

— Правда? Сам Невилл Фрэнк! И почему, скажите ради бога, вы забросили такое гламурное занятие и начали выслушивать жалобы больных?

Мадлен поняла, что никогда ему не понравится. Однако, несмотря на то что Ангус — снисходительный козел, он прав. Она выбрала свою профессию по нескольким причинам. Первая — патологическая потребность помогать людям. И вероятно, она надеялась, что если поймет людскую психологию, то это убережет ее от того, что произошло с матерью. Особенно когда она чуть не обезумела от горя.

— Я приехала в Бат, чтобы начать все с начала, — призналась она. — Вся моя жизнь изменилась, я попыталась забыть прошлое. И в результате занялась психотерапией. Отчасти потому, что в Бате имеются для этого великолепные возможности. — Она помолчала. — Мы учились вместе с Джоном. Но это вы знаете.

— Да-да, конечно, вы учились с Джоном.

В голосе Ангуса слышалось раздражение. Он махнул рукой, как будто призывая опустить подробности истории этой «сладкой парочки». Он явно не раз слышал ее от Джона.

Джон сунул ей огромный бокал коньяка, и Мадлен пришлось обхватить его обеими руками, чтобы не уронить. Ей на палец капнуло со свечи. На мгновение воск обжег, но ощущение было приятным. Почему она вернулась? У нее было объяснение: она не могла видеть улиц, по которым они гуляли с Форрестом, пристань для яхт, где был пришвартован их плавучий дом, баров, где они пили и ели, пляжей, где лежали и целовались. Она вернулась в Бат, потому что соскучилась по маме, ей было плохо одной. Но на Бат, если бы Мадлен была предоставлена самой себе, ее выбор вряд ли бы пал. Или она ошибается? Неужели она все еще надеется найти дочь?

— Что ж, — пробормотала она, делая маленькие глотки из пузатого бокала, — как бы я ни старалась, мне не стать настоящей англичанкой.

— Это правда, — с готовностью подтвердил Ангус. — Но вы и на американку не похожи. Вероятно, у вас есть что-то еще в родословной?

Повисла тишина, которую нарушал лишь Джон, многозначительно постукивающий по столу. Ангус, улыбаясь своей едва заметной улыбкой, пристально смотрел на Мадлен в ожидании остроумного ответа.

— Я должна расценивать ваш вопрос как комплимент? — поинтересовалась она. — А я-то сижу, волнуюсь, что покажусь вам чересчур похожей на американку. Джон сказал, что вы не любите Америку и американцев.

Она с вызовом взглянула на Ангуса, но тот лишь засмеялся.

— Да, это был комплимент. Мои слова главным образом относились к вашей внешности. Смуглая, черноглазая, с вьющимися волосами.

Краешком глаза она видела, как Джон напряженно играет желваками. Он был настоящим добряком, избегал конфликтов любого рода, но даже его терпению пришел конец.

— Я, скорее всего, потомок какой-нибудь прислуги из Гватемалы. — Она встала и потянулась, стряхивая оцепенение после долгого сидения. — Это все гены. Так что осторожнее.

Мадлен начала собирать со стола тарелки.

— Ой, нет-нет, — запротестовал Джон, поднимаясь со стула и пытаясь схватить ее за руку, — не стоит. Сядь.

— Нет, мне не трудно, — сказала она, толкая его на стул. — Я загружу посудомоечную машинку и вернусь.

— Только через мой труп! — завопил Джон. Он вскочил на ноги, бросил гневный взгляд на Ангуса и обнял Мадлен за плечи. — Идем, дорогая. Я провожу тебя в твою комнату.

Настала спокойная ночь, тишину которой лишь изредка нарушал крик ночной птицы. Мадлен со всех сторон подоткнула под себя одеяло. Через открытое окно в комнату залетал свежий ночной ветерок. Она не стала задергивать занавески — пусть будет видно небо. За микроавтобусом рос огромный дуб. Голые ветви затейливо переплетались над ее головой, а гонимые ветром облака в лунном свете создавали иллюзию того, что сами сплелись с ветками. Как зачарованная она следила за их, казалось, бесконечным движением.

Она совершенно не хотела спать, ей казалось, что она не спит уже несколько недель. Прошло шесть дней со времени их последней встречи с Рэчел — с тех пор она едва могла сомкнуть глаза. Мадлен понимала, что пытается найти логическое объяснение исчезновению Рэчел: например, она узнала об их родстве и поэтому бросилась прочь от психотерапевта (ее можно понять!).

Маленькое бледное личико Микаэлы беспрестанно накладывалось на повзрослевшее — Рэчел. Чем больше Мадлен думала об этом, тем большим ей казалось сходство. Умом она понимала, что верит в то, во что ей хочется верить, но ее душа восставала против самой возможности ошибки. Рэчел вполне могла быть ее потерянной дочерью. Помимо всего прочего, об этом говорила дата ее рождения.

Даже сама возможность была как пробуждение к жизни. Все чувства Мадлен обострились. Она слышала и видела то, что в обыденной жизни оставалось незамеченным, к тому же она потеряла контроль над происходящим. Казалось, она скользит по льду, скользит и падает, и ее несет в бездну. Почему так?

Чем все закончится?

Ее тревожило не только это. Если Рэчел ее дочь, она никогда не признает Мадлен своей матерью. Это открытие ее испугает, а учитывая интимные подробности жизни, в которых Рэчел призналась, она почувствует себя униженной и оскорбленной. Ее чуть ли не маниакальная сексуальная зависимость от сутенера, занятие проституцией, работа на лондонских улицах, наркотики, нервный срыв. Зная Рэчел, Мадлен была уверена, что та разозлится, просто с катушек слетит от негодования. Будет в ярости. Просто вне себя. И никогда не простит. Мадлен понимала, что может столкнуться с еще одной потерей, теперь уже невосполнимой.

Она должна успокоиться. Если она не поспит, от нее будет мало толку, и больше всех пострадает она сама. Раньше от вина ее клонило в сон, но в последнее время оно оказывало противоположное действие. Потом она вспомнила о снотворном, о перспективе забвения — приманке, соблазнившей ее приехать сюда на выходные. Добрый старина Джон, он, похоже, забыл свое обещание — или Ангус отказался расстаться с темазепамом. Люди иногда странно относятся к своим лекарствам. Она отчаянно жалела, что не взяла снотворное. Ночь будет мучительно долгой, и хотя Мадлен понятия не имела, сколько сейчас времени, вставать и искать часы ей было лень.

Должно быть, она все-таки забылась сном, потому что когда в следующий раз взглянула на небо, то уже облака рассеялись, а ветки дуба были освещены голубоватым светом. Птица затихла. Мадлен приподнялась на подушке, чтобы лучше видеть. Дом был залит ярким лунным светом. Он казался старинным и заброшенным — как раньше, когда стоял пустым и полуразрушенным. Было удивительно думать, что в одной из этих комнат спят, нежно обняв друг друга, двое сытых и счастливых мужчин.