Копсен жестом велит мне садиться. Карсвиллю тоже. Ему не до нас. Он не хочет, чтобы мы тут сидели. Пока не зазвонит телефон, делать ему нечего, но к тому времени он должен быть совершенно спокоен. Он сидит в очень большом, очень величественном, очень страшном кресле.

– Скажи, – утомленно произносит Джордж Копсен, – о чем ты, вообще, думал?

Понятия не имею. Молча гляжу на генерала. Гонзо нашелся бы с ответом. Гонзо рассказал бы все мужественно, без обиняков и уладил дело.

– Я выполнял обязанности командира части, – мужественно отвечает Бен Карсвилль.

Копсен заметно сереет. Он спрашивал не Карсвилля. Его гнев обращен на меня – по крайней мере, сейчас. Я повел себя безответственно, а поскольку генерал взял меня под свою опеку, вымуштровал и обучил, то сейчас чувствует себя преданным и оскорбленным. Он хотел по-отечески меня взгреть и отправить в палатку – думать над своим поведением. Для порядка выпустил бы пар, затем выслушал извинения Карсвилля и воспользовался бы ими, чтобы освободить меня от кары. Карсвиллю стоило помалкивать. Мысль о том, что он может воспротивиться, прежде не посещала генерала Копсена и теперь неприятно его озадачила.

– Насколько я понял, вы… пренебрегли химической тревогой?

– Да, сэр.

– Очень нетривиальное решение, капитан Карсвилль!

– Я подумал, это вражеская уловка, сэр.

Джордж Копсен выходит из-за стола, чтобы лучше видеть капитана.

– Уловка.

– Так точно, сэр.

Лицо генерала принимает особое выражение, которое начинается от его эпикантуса и заканчивается вокруг рта. Генерал ждет разъяснений. Я запомнил это лицо с одной нашей встречи в особой комнате с особым предметом мебели. Человека с таким взглядом не надо сердить. Однако Бен Карсвилль и теперь не желает объясняться. Он прямо светится честностью, верностью и профессионализмом. Его выбор – и ход мыслей – не нуждается в объяснениях. Он Бен Карсвилль. На нем до сих пор шелковый халат.

– Ты, мать твою, – говорит генерал с некоторым упором, – понесешь ответственность. Лейтенант.

Карсвилль изумленно таращит глаза, и генерал Копсен отмахивается от него легким движением пальцев:

– Свободен!

Лейтенант Карсвилль уходит, преследуемый медведями.

Джордж Копсен падает обратно в кресло и погружается в размышления, полностью игнорируя меня. Он сверлит взглядом телефон, подбивая его зазвонить. Наконец смотрит на меня и вздыхает.

– Дерьмо.

Непонятно, что он имеет в виду: меня или обстановку в целом. Прежде я как-то не задумывался, что меня не колышет его мнение. Похоже, и впрямь не колышет. Секунд десять я чувствую себя ужасно – столько времени мне требуется, чтобы, дрожа, отдать честь. Я приношу свои извинения единственным дозволенным солдату способом. У меня болит рука, и я не чувствую за собой никакой вины. Джордж Копсен испытующе заглядывает мне в глаза, но, в отличие от мастера У и Евангелистки, доволен не остается. Даже не знаю, хотел бы я обладать нужным ему качеством или нет. Так мы стоим, примериваясь и размышляя, чего ждем друг от друга, когда кабинет оглашает пронзительное старомодное блеянье. Джордж Копсен резко меня подзывает, потому что злость на меня – последнее, что он чувствует перед тем, как звонит телефон и кошмар оживает. Он берет красную трубку:

– Копсен.

Кто-то на другом конце провода отдает четкий и простой приказ. Генерал то ли стареет, то ли холодеет; это происходит с ним изнутри, будто взрывают высокое здание или цветок распускается в ускоренной съемке, и я понимаю, что он сознательно превращается в мелкую сошку, перестает быть человеком. Спасительное благо иерархии – Машины Власти – заключается вот в чем: генерал Копсен исполнит приказ своей страны и для этого уничтожит тысячи людей, если не больше. Но это не его выбор, а поступок целой страны, в которой он сам – лишь крохотная часть огромного сложного организма, пусть теперь и очень важная часть. Джордж Копсен удаляется, и на службу заступает генерал Копсен, чтобы не дать первому свихнуться. Так лучше для Джорджа. Возможно, так лучше и для генерала – не будет мешаться его гражданское «я». Хорошо ли это для всех остальных, вопрос спорный.

Генерал расправляет плечи и начинает просматривать список дел. Присваивает мне новое звание. На этой войне я теперь офицер – а несколько секунд назад она, бесспорно, стала настоящей войной – со всеми вытекающими обязанностями, правами и привилегиями. Я буду делать то, чему меня учили. Страшновато. Меня распределяют в оперативное отделение, то есть прямо сейчас я пойду к экранам на дальней стене и буду наблюдать, выбирать мишени и докладываться генералу Копсену (он садится в командирское кресло посреди комнаты), полковнику Тенчу и временно повышенному до генерал-майора Первису, дабы точно и безукоризненно применить оружие массового поражения.

Все вместе мы заставим врага Сгинуть.

Единственная загвоздка – это колеса. Я даже толком не знал, что Сгинь-бомбы, оказывается, ездят, потому что они размером с небольшой автомобиль. Мы не столько ведем ими огонь, сколько сбрасываем их с грузовых самолетов. Колеса два месяца пролежали в ящиках на каком-то аэродроме. Сперва они раскалились на жаре, потом остыли, высохли, опять раскалились, их занесло песком. Словом, это уже не те благородные колеса, которые мы знали. Они вот-вот развалятся. Технари приделывают колеса к бомбам, но бомбы сидят криво и не катятся так гладко, как ожидалось. Их поднимают лебедкой. К счастью, когда придет время их сбрасывать, на нашей стороне будет земное притяжение. Самые продвинутые бомбы в военной истории полетят в небо над целью, точно старые супермаркетовские тележки в реку.

Это первое, что задерживает удар – примерно на полчаса. Чуть позже первый самолет сигналит: «Груз на месте» – и наши воздушные наблюдатели показывают нам, как это выглядело, посредством цифровой связи. Зрелище довольно скучное. Вражеский аванпост расположен в разгромленном городишке. Бомба падает с неба и срабатывает. Взрыва нет, по земле не идет рябь – только расцветает зловещая пустота. Вражеские позиции исчезают, и в пустое пространство устремляются потоки воздуха с пылью. На месте главной площади и юго-западной части города появляется идеально круглый кратер; два-три хлипких дома теряют опору и заваливаются набок. Медленно, без суеты. На этом все. Даже как-то обидно. Синий Сектор немного трясет: глубокая брешь высвобождает часть тектонического напряжения. В пяти километрах от нас образуется водопад и озеро – там гений профессора Дерека рассекает поперек реку, заодно уничтожая мост и две вражеские части, специализирующиеся на пытках (у нас такие тоже есть).

Мы усаживаемся поудобней в ожидании новых приказов и славных плодов нашей военной мощи. Мы продемонстрировали миру свои большие политические мускулы: пришли на международный пляж и оголили накачанные ноги и крепкие руки. Мы показали, кто в доме Хозяин. Люди по всему миру сейчас вскрикивают: «Что за черт?!» – аналитики пустозвонят и строят нелепые теории. В Джарндисе новость круговой волной расходится от библиотеки по мобильным и электронной почте; от каждого послания идут новые круги, и вскоре университетские дворы заполнятся встревоженными, ликующими, недоумевающими студентами. Но только мы знаем, что случилось на самом деле.