себя, работает часто до изнеможения. Но я считаю, что система его работы губит дело. В основу отношения с ближайшими сотрудниками нельзя, как это делает т. Бубнов, класть недоверие. А нарком без участия зав. Отделов и управлений является в какое-либо подведомственное учреждение проверять работу и часто, не зная даже директив, данных тем или иным заведующим, заочно разносит его. Этим он дискредитирует себя и дезавуирует руководителя, т. к. часто не знает дело[465].

В шестидесятые — начале семидесятых в Минкульте не нашлось ни одного сотрудника, который бы осмелился резануть всю правду-матку, глядя Екатерине Алексеевне в глаза. Это была не та эпоха и не те сотрудники. А вот стиль руководства был тот же самый.

К «Павшим и живым» Фурцева вернулась в докладе на партсобрании Министерства культуры СССР 1 ноября 1965 года:

— Критика нередко вносит много путаницы в оценку конкретных явлений искусства. В анализе пьес, спектаклей, музыкальных произведений часто допускаются неверные, субъективистские оценки. Пример: выступления Анастасьева и Фролова при обсуждении спектакля Любимова «Павшие и живые». Институт истории искусств пока не подготовил таких работ по искусству, которые могли бы помочь творческим работникам, теоретически ориентировал бы их в работе. Наши управления слабо используют этот институт (курсив наш. — С. В.)[466].

В некое нарушение хронологии отметим, что рассказ Людмилы Селянской отчасти подтверждается другим мемуарным свидетельством. Алексей Симуков написал в своих воспоминаниях о том, как он советовал главному режиссеру Театра имени Вл. Маяковского Андрею Гончарову (соответственно, это было не ранее 1967 года) поставить «Закат» Исаака Эммануиловича Бабеля. Андрей Александрович загорелся этой идеей и отправился на прием к Екатерине Алексеевне. Однако та, выслушав планы Гончарова, задала единственный вопрос:

— Зачем вам эти еврейские анекдоты?

Главреж Маяковки всё понял и поставил «Закат» только в 1988 году — в разгар горбачевской «перестройки».

Правда, тут все же нужна оговорка. По мнению Алексея Симукова, Екатерина Алексеевна вовсе не была антисемиткой, а попросту «следовала неписаным идеологическим установкам — остерегаться появления на сцене „этой“ темы»[467]. В целом сколько-нибудь веских оснований для обвинений Фурцевой в антисемитизме нет, хотя она и славно потрудилась при Хозяине в борьбе с «безродными космополитами». На наш взгляд, Екатерина Алексеевна, как и лично ею не любимый Павел Андреевич Тарасов, была дисциплинированным бойцом идеологического фронта. Сказано было «бороться» — боролась. Сказано было «остерегаться этой темы» — остерегалась.

На партсобрании Министерства культуры 1 ноября 1965 года Павел Тарасов, набравшись смелости, заявил Екатерине Фурцевой:

— Надо, Екатерина Алексеевна, помогать театрам в процессе создания пьес. Но работа эта сложная и трудная. Когда выпускался спектакль у Симонова «Правда и кривда», то мы с некоторыми нашими товарищами пошли в театр и нас в общем-то не хотели пускать. Почему? Потому, что они привыкли видеть в нас только контролеров: придут, увидят и запретят. Но мы доказали тому же Симонову другое: придут, увидят и помогут.

— Это новое [в стиле нашей работы] и есть, — тут же отреагировала Фурцева.

— Мы помогли в выпуске пьесы «Правда и кривда», которая у нас на Украине не была выпущена более года […], — продолжил Тарасов и перешел к наболевшему: — Конечно, можно и нужно было (я согласен) пойти в театр к Любимову и помочь ему в выпуске «Живые и павшие» (так в стенограмме, правильно — «Павшие и живые». — С. В.). Вовремя мы этого не сделали, а между тем нам нужно было бы пойти и с самого начала не возникло бы тогда такого неприятного чувства и такой ситуации, когда мы вынуждены были вмешиваться в этот вопрос, как в значительной мере в политический вопрос. Действительно, проходит четыре месяца, спектакль все равно идет, некоторые ошибки, наиболее грубые, будут поправлены[468].

Удовлетворенная результатом «пропесочивания», Екатерина Алексеевна убежденно заговорила о «коллегиальности и демократизме в руководстве всеми управлениями и отделами, в организации работы нашего аппарата» и перешла к вопросу «О стиле и методах нашей работы»[469]. Здесь она повторила, что деятельность союзного министерства была целеустремленной («не упускать главного»), инициативной, деловитой и оперативной.

— Постановка вопросов на коллегии должна оставлять определенный след в деятельности творческих организаций и республиканских министерств, — наставляла Фурцева. — А это требует глубокого анализа, обобщения, материалов, хорошего знания дел на местах.

— На коллегиях редко ставятся отчеты министерств культуры союзных республик[470], — констатировала Екатерина Алексеевна, прозрачно намекнув товарищам на необходимость исправления данного положения дел.

Само собой разумеется, министр еще раз подчеркнула, что на обсуждение коллегии министерства должны были выноситься главным образом «крупные вопросы принципиального характера», определяющие главные направления в развитии искусства и культуры на ряд лет, а также «кардинальные вопросы деятельности отдельных учреждений искусства и культуры»[471] (может быть, не более двух-трех в месяц). И добавила:

— Во всех звеньях нашего аппарата [надо] более четко организовать контроль за исполнением постановлений и приказов, заданий руководства.

Сложно не заметить, что данную задачу она поставила еще в 1960 году, однако за пять лет в ее решении так и не преуспела. Время шло, а достигнуть перелома в рационализации работы руководящего ядра Минкульта СССР не удавалось.

Вновь к необходимости разгрузки коллегии Министерства культуры от «вермишели» Фурцева вернулась 14 декабря 1966 года — в заключительном слове по докладу на отчетно-выборном собрании вверенного ей министерства. Справедливости ради, повод был: в недавнем постановлении Совета Министров СССР был подвергнут критике подведомственный аппарат, в том числе (но не прежде всего) и Министерство культуры[472].

Екатерина Алексеевна подчеркнула необходимость дальнейшего совершенствования аппаратной работы. На этот раз Фурцева все же перешла к конкретике: «Коллегия нашего министерства работает по плану, но мы еще достаточно этот орган не используем… Есть вопросы частного порядка, которые можно и [в] рабочем порядке решить. Есть вопросы, которые готовятся недостаточно. Поэтому обсуждение их проходит поверхностно. Почему это происходит? Потому, что в управлениях нет планирования такой деятельности. Нет перспективного группового планирования»[473]. Екатерина Алексеевна привела конкретный пример. На коллегии рассматривался вопрос об участии министерства в патриотическом воспитании граждан. На заседание пригласили представителей всех управлений. Однако обсуждение такой масштабной проблемы было скорее исключением, чем правилом. Большинство вопросов, вынесенных на коллегию, приходилось снимать с обсуждения как второстепенные. Бывали и прямо противоположные случаи: материал к коллегии был хорошо подготовлен, коллегия вынесла правительное решение, а решение оставалось на бумаге или исполнялось тогда, когда вопрос утрачивал актуальность.

Здесь важно подчеркнуть, что Фурцева занимала свой пост уже шесть лет, а это время вполне достаточное, чтобы при определенных усилиях (главное, при определенном умении и желании) добиться рационализации деятельности министерства. Однако сама она обратила внимание на тот факт, что решения коллегии зачастую оставались невыполненными.

И здесь Екатерина Алексеевна расписалась в том, что приняла к