Хуже финансировались только Комитеты по Ленинским премиям, которым «перепадало» по тысяче рублей[491].

Н. С. Тихонов вручает Ленинскую премию М. М. Плисецкой. Аплодируют Т. Н. Хренников и Е. А. Фурцева. 1964 г. [ЦГА Москвы]

Большому театру выделялось 3 млн 737 тыс. рублей, Малому театру — 240 тыс. рублей, МХАТу — 132 тыс. рублей, а на государственные музыкальные коллективы всего было отпущено 206 тыс. рублей. Определенные возможности создавались для премирования отличившихся: Минкульт СССР получал на эти цели 24 тыс. рублей[492] — сумму в абсолютном отношении ничтожную, однако в сравнении с другими ведомствами, и это было «неплохо».

Как на грех, в 1962 году союзный Совмин обязал министерства культуры СССР, союзных и автономных республик разработать и провести ряд мер, направленных на более экономное расходование и без того скудных государственных средств[493]. Во исполнение этого чудесного распоряжения о дальнейшем урезании собственных возможностей Екатерина Алексеевна 19 декабря 1962 года подписала приказ «О некоторых итогах работы по обеспечению более экономного расходования государственных средств на социально-культурные и другие мероприятия». Помимо общих директив, документ содержал и конкретные распоряжения, на какую именно сумму должно было урезать свои расходы конкретное учреждение культуры.

Чуть легче в плане финансов дышалось Фурцевой и ее команде при Брежневе. Но, как водится, далеко не сразу после завершения Октябрьского 1964 года пленума ЦК КПСС.

На отчетно-выборном партсобрании Министерства культуры СССР 8 декабря 1964 года секретарь парторганизации Планово-финансового управления и член группы партийно-государственного контроля министерства А. В. Антоненков прямо заявил:

— Если наш министр Екатерина Алексеевна поедет в Баку, то что она сможет сделать? Только просить о [выделении средств] совет министров республики, и всё[494].

Что характерно, никто опровергать данное заявление не стал, хотя на собрании присутствовало подавляющее большинство сотрудников министерства.

Однако при «дорогом Леониде Ильиче», в отличие от еще дороже обошедшегося нашей стране Никиты Сергеевича, на культуру все же начали выделять более-менее серьезные деньги.

По свидетельству заместителя министра культуры СССР Василия Кухарского, до тех пор, пока Леонида Брежнева не одолели «застойные явления» внутри себя, он оказывал в случае соответствующих «сигналов» поддержку в выбивании средств. Однажды Василий Феодосьевич только успел доложить Екатерине Алексеевне, что Большому театру урезали дотацию на 2 млн рублей, как министр стала набирать номер на вертушке.

— Здравствуйте, дорогой Леонид Ильич! Анекдоты происходят, — начала с места в карьер Фурцева, сразу же обрушившись на министра финансов СССР Василия Федоровича Гарбузова, — как только госбюджет дает трещину, этот рыжий (прилагательное из понятийного аппарата свергнутого Хрущева. — С. В.) начинает бесчинствовать вокруг культуры. Дотация и так мизерная, а он взял и снял два миллиона Большому театру. А чем это грозит, ты и сам знаешь[495].

«Дорогой Леонид Ильич», которому многочисленные «ходоки», «ходатаи» и другие «искатели правды» давно стали поперек горла, изрек:

— Ты же в курсе порядка, Екатерина Алексеевна. Почему сразу обратилась ко мне? Обратись сначала…

Брежнев не успел договорить. Министр культуры безапелляционно перебила генсека:

— Без тебя ничего не выйдет.

Леонид Ильич набрал по аппарату правительственной связи Гарбузова. «Рыжий» перезвонил Фурцевой через полчаса:

— Опять жаловалась [генеральному]?

— Ты меня знаешь, Василий Федорович, жаловалась и буду жаловаться.

(«Что я — не знаю, что ли, что вы меня все „этой бабой“ за глаза называете? — не иначе как подумала про себя Екатерина Алексеевна. — Вот и наслаждайтесь моим „бабьим“ характером!»)

— Знать-то я знаю, — начал Гарбузов, но не смог удержаться от фарисейского продолжения диалога: — Позвонила бы прямо мне, договорились бы. [Генеральному] можешь не писать, [он] разговаривал со мной лично. Вопрос решен[496].

По данным Нами Микоян, подобных «пыток словом», в которых Екатерина Алексеевна демонстрировала готовность идти на риск, «Брежнев от Фурцевой претерпел немало»[497].

Первого ноября 1965 года Екатерина Фурцева доложила товарищам на партсобрании министерства, что в учреждениях культуры и искусства трудилось свыше 500 тысяч человек[498]. А денег на эту полумиллионную «ораву» выделялось всего ничего. Проблемой оставались мизерные оклады рядовых артистов и вспомогательного персонала отечественных театров. Екатерина Алексеевна испытывала перманентное давление снизу. Творческие коллективы регулярно ставили вопрос о необходимости повышения ставок. Как водится, атаковали они не Минфин, а Минкульт. Фурцева как могла отбивалась, по-ленински пытаясь превратить «войну империалистическую в войну гражданскую». Она чуть что ссылалась на тысячные зарплаты ведущих артистов и баснословные гонорары, как мы бы сейчас их назвали, эстрадных звезд, пытаясь направить на них недовольство рядовых работников отрасли.

На одном из подобных совещаний министр заявила:

— Передо мной список заработков наших уважаемых мастеров. Ну посудите сами, товарищи, разве это не безобразие? Я, министр культуры СССР, получаю 700 рублей в месяц, а Александрович зарабатывает в два раза больше.

В это время встал Николай Петрович Смирнов-Сокольский, которого в тридцатые годы Хозяин отрекомендовал одному иностранному деятелю как своего шута, и прокомментировал услышанное:

— В том-то и дело, Екатерина Алексеевна, что вы — получаете, а Александрович — зарабатывает[499].

Надо признать, что эта шутка классика нашей эстрады была блестящей по форме, но отнюдь не безупречной по содержанию. Фурцева, как некогда Николай I, вкалывала с утра до ночи. Другое дело, что Екатерине Алексеевне можно было пожелать работать поменьше самой, но получше организовать работу вверенного ей министерства. Как учил своих заместителей и аппаратчиков Ленин.

Глава 6. Боевая зрелость

Читатель стенограмм заседаний коллегии Министерства культуры СССР, партсобраний и заседаний парткомов Минкульта и театральных коллективов столицы обязательно обратит внимание, что Екатерина Алексеевна Фурцева, во-первых, внимательнейшим образом готовилась к каждому заседанию, в котором принимала участие. Если, скажем, это было обсуждение дискуссии на страницах печатных органов, она успевала ознакомиться с большинством статей[500].

Во-вторых, она возмущалась известной склочностью артистов подведомственных учреждений, прежде всего столичных театров. Искренне настаивала на том, чтобы создавать в коллективах «здоровую, хорошую атмосферу, чтобы люди шли на репетицию, на спектакль с живым сердцем, чтобы, если человек не был день в коллективе, его туда тянуло бы». И договорилась до изумительного афоризма: «Атмосфера — это залог победы и успеха в театре». Даже заверила, «что мы будем беспощадны к тем, что будет вести себя неправильно» (то есть увлечется административными методами). В традициях уже хрущевского времени Екатерина Алексеевна настаивала на широком обсуждении постановок: «Посещение театров, встречи, дискуссии — это крайне необходимо. Позор, что Малый театр, МХАТ, Вахтанговский не встречаются. Даже вечера нужно устраивать. Даже генеральные репетиции надо устраивать для театральной публики»[501].

В-третьих, будучи сама плоть от плоти партократии, Фурцева все же, насколько ей это позволял ее внутренний стержень, боролась, что называется, с непотизмом и кумовством. Этого она в министерстве не терпела и под занавес своей государственной