как не понимал их языка и не знал значения многих церемоний. То, что видел и мог запомнить, я опишу. Вначале один дьякон читал нараспев много молитв, обращаясь к святым и к Богу. После некоторых слов он останавливался и замолкал; тогда все монахи начинали петь "Господи, помилуй", и это продолжалось, наверное, полчаса. Затем с амвона он молился за всех умерших царей, патриархов, митрополитов и святых русской церкви, а также за нынешнего царя и его семью. При назывании каждого имени все громко нараспев произносили пожелания и литанию[271], одновременно крестясь и делая поклоны. После этого спели "Аллилуйя" и "Кирие Элейсон"[272]. Дьяк продолжал стоять лицом к патриарху с опущенной на грудь головой, он облачен в ризу [стихарь], это кусок ткани, свободно висящий с плеч до земли.

В это время мальчик лет 12, уже монах [послушник], вышел на середину церкви и стал нараспев читать из Евангелия. Два монаха такого же возраста поддерживали эту книгу. Покончив с чтением, они с большой торжественностью отнесли книгу и положили ее на аналой, стоявший в середине церкви. Из книги стал читать упомянутый дьякон, подложив под нее длинную полосу своей ризы [ленту-орарь]. Часто он ошибался при чтении, и тогда патриарх поправлял и его, и мальчика (здесь редко кто умеет хорошо читать), а кто ошибался, тот за каждую ошибку бил челом. Читали одного из праотцев церкви. Затем все вместе долго и хорошо пели. Эти белорусы [украинцы] особенно хорошо понимают музыку. Затем сам патриарх громко читал "Отче наш" и "Верую".

Священник, который пока стоял внутри алтаря, где он по временам выполнял свою роль, вышел оттуда, держа в высоко поднятых руках книгу, думаю, это было Евангелие, за которой несли кадила, большие свечи и кресты; перед этим все кланялись, а патриарх, мне кажется, поцеловал книгу. Затем патриарх открыл Евангелие, которое стал читать священник, стоя перед открытым средним входом в алтарь. Между тем в знак почтения все сняли свои клобуки. После чтения священник с книгой отправился в алтарь; и снова все молились за умерших царей, а также и за настоящего.

После этого священник принял в алтаре причастие и вышел с просфорой на блюде; он нес это блюдо, накрытое драгоценным покрывалом, на голове, а с рук его свисали кадила. За ним другой священник нес в чаше вино. Когда святыню обносили, все кланялись, пока все не унесли обратно в алтарь, где была выполнена остальная часть обряда[273]. Для причастия они употребляют выдержанное красное вино, в которое опускают хлеб, вырезанный треугольными кусочками из целого хлеба. Я видел, как священник много раз благословлял вино с хлебом [просфору], при этом произносил длинную молитву и часто крестился вместе с присутствующими, но так как это происходило внутри алтаря, то я не все мог хорошо увидеть.

Как только церемония и причастие священнослужителей в алтаре закончились, оттуда вышел один и очень торжественно поднес патриарху оставшиеся куски просфоры и вино, а тот дал по кусочку и глотку каждому монаху, и они, осеняя грудь крестом, складывали обе руки так, чтобы ничего не уронить[274].

Затем снова пели и при этом делали много странных причуд с поклонами и скрещиванием рук. Никто не проходит мимо Его Святейшества без очень низкого поклона; все оказывают ему большой почет. Один раз во время этого представления патриарх встал и поцеловал висевшую на стене икону, изображавшую Страшный Суд. Затем в третий раз молились за царей. По большим праздникам патриарх сам служит, и тогда все происходит гораздо великолепнее и церемоний больше, но почти всегда и всюду происходит примерно то же самое, что я рассказал. Когда обносили тело Христа, я слышал, как один монах сказал другому: "Посторонись, сукин сын!"

Когда все это закончилось, началось другое необычное богослужение за упокой души недавно умершего в Москве господина. Это они называют "помянуть усопшего" [панихида]. Молились Богу за него с пением, чтением и поклонами, опять кадили ладаном. Но что самое любопытное: в середине церкви поставили стол, а на нем — свечи и полное блюдо каши [кутья] из вымоченного, очищенного и толченого ячменя или пшеницы, залитой медом. Это в память покойного, которому как бы предлагают ее, хотя он не ест; когда блюдо с кашей постоит там некоторое время, его уносят в алтарь, где, как я слышал, кашу съедают священники. Помянув покойного, прочитав опять молитвы и получив благословение Его Святейшества, все расходятся. Все это длилось более 2 часов.

Пока мы находились в Новом Иерусалиме, где никто не знал латыни. Его Преосвященство, узнав, что я понимаю латинский язык, предложил мне перевести присланные ему из Иерусалима и находившиеся у него в церкви надписи; он хотел иметь такие же надписи здесь, но переведенные на русский язык, чтобы показать их людям. Я перевел их на голландский язык, кто-то другой — на верхненемецкий, с него на русский. В переводе с голландского языка это звучит так: "С этого изваяния страдающего Христа враги-еретики позорно и с безбожной жестокостью сбросили голову в году MDCXI [1611]. Но и вы так часто дерзко подымали голову против него, вашего Бога и спасителя! Восстановите же вы покорным внешним унижением и искренним внутренним обращением, ради вас самих и ради них [еретиков], поруганную честь Христа, отнятую врагами. Здесь, где прежде господствовали еретические заблуждения, они теперь побеждены, искоренены, как захваченные враги, и повешены трофеи в память победы, прославляя его [Христа] могилу. Мы поклоняемся тому месту, где стояли его ноги".

У этого патриарха были обожженные большие пустые горшки с широким туловом и узким горлом [голосники], их вставляют в стены церкви для звука. Патриарх позволил нарисовать свой портрет, но теперь он не смеет повесить его, боясь клеветы, будто он возводит себя в сан святых. Еще мне сказали, что недавно патриарха обвинили, будто он не молится за царя, и, хотя это неправда, ему очень угрожали, и даже некоторые митрополиты пытались отравить его.

Патриарх расспрашивал меня об альманахах, что они теперь предсказывают, особенно альманах Фурмана, а также спросил, что я думаю о комете. Сказал мне: "Дела царя теперь худые, потому что он лишен моих благословений". Рассказал, что его хотели побить камнями за то, что он велел оказывать иконам поменьше почестей, "и если бы вы что сказали, я был бы еретик". В его Иерусалим русские приходят уже на богомолье.

У него 20—25 человек дворцовых юнкеров. Они должны следить за тем, чтобы рабочие, большинство которых перекрещенные, усердно