он им и ответил, и они обещали положительный ответ. Милость царя послу и его свите пришла сегодня утром; это были: для посла три тиммера соболей, оцененных ими в 100, 60 и 50 рублей и две пары соболей по 7 и 10 рублей; офицерам — каждому из 13 человек — по четыре пары соболей, оцененных по 5 рублей пара. Младшим офицерам — по паре соболей в 5 рублей. Так русские это оценили. Тот, кто привез все это, получил в дар бокал стоимостью 50—60 рублей, носильщики — деньги.

В этот вечер, когда вино отуманило мозги нашего младшего пристава, он всячески ругал своего товарища: что тот был очень невежлив, оговаривал нас "наверху" и все передавал в самом худшем свете, стараясь вызвать вражду между нами и русскими, и т.д. Теперь же он хотел во что бы то ни стало сам пойти тайком к царю или Алмазу и все по правде рассказать; в присутствии Семена он ничего не мог сказать. Меня он просил продолжать дружбу, писать ему письма, также и его собрату — латинскому дьяку. Он говорил, что теперь узнал, какие мы друзья; после этого он пал к моим ногам и целовал меня.

5 мая.

На следующий день утром посол поблагодарил пристава, точнее, через него царя, за дары ему самому и его свите. Но пусть они изволят знать, что ему хорошо известно, что других послов, да даже послов Их Высокомогуществ, в прежние времена одаривали гораздо щедрее. А они еще хвалят милость царя к нам! Посол просил передать это в Посольский приказ, и чтобы в будущем посол Его Царского Величества и у нас тоже не рассчитывал на большее, он не будет, как прежде, одарен ценными золотыми медалями, но говорит он это не из скупости и не потому, что желал бы получить больше: он теперь больше и не принял бы, а только предупреждает на будущее.

Приставы напомнили послу, что он теперь получил полный ответ на свою памятную записку и не надо ожидать более подробного ответа или опять подавать запрос. Начали говорить об отъезде: "Хорошо, — сказал посол, — так как вы думаете, что я не получу ответа, и медлите с передачей бумаг, то я сам перешлю их в приказ и узнаю, какова воля царя, который, Правда, отказал мне в совещании, но позволил обсудить дела в Посольском приказе. Если же он и тогда не захочет дать положительный ответ и воля его такова, чтобы я вернулся без результата, то я только прошу, чтобы он письменно подтвердил, что не хочет дать ответ и решать по справедливости". — "Мы здесь находимся, чтобы сказать, что дела Вашего Благородия закончены, — ответил пристав, — и пусть этого будет достаточно", и т.д., и с этим они ушли. Посол отправил бумаги в приказ, где они были приняты.

6 мая.

Приставы снова пришли и сказали, что милость царя еще последует, на что посол ответил, что ему достаточно присланных соболей, он не желал большего, просил передать Алмазу, что не будет больше принимать даров; но так как Иван Пешков привел смешное оправдание и боялся немилости царя, то он все же принял дары, когда их привезли: это были еще 5 тиммеров соболей, очень красивых, намного лучше предыдущих, для посла, а для нас, старших офицеров, — каждому по паре соболей, по 4 рубля. Вот как мы оказались правы, первый подарок был якобы особой милостью царя, а второй подарок — настоящий. Я узнал от их толмачей, что, когда посол жаловался на скудость дара, они развернули свои свитки и увидели, что их послы получали у нас значительно больше: поэтому и пришло это дополнение. Получим ли мы палатки и кареты, необходимые для нашего скорого отъезда, ответ еще будет в дальнейшем, но отъезд уже назначен на понедельник, через 8 дней, это будет 18 мая.

Посол продал своих каретных лошадей князю Барятинскому, который, будучи не очень при деньгах, задержал расплату на два дня. Когда же князь Яков [Я. К. Черкасский] попросил посла продать ему этих лошадей, тот сразу тайно послал их ему. Это вызвало большие споры: Барятинский считал себя сильно оскорбленным, особенно потому, что сказали, будто у него не хватило денег; он внучатый племянник царя, и его в присутствии царя уже поздравили [с приобретением лошадей]. Мы узнали, что несколько русских солдат и один немецкий офицер, служившие у поляков, были захвачены в плен на Украине и привезены сюда.

ЗАМЕТКА О НЕБОЛЬШОЙ ПОЕЗДКЕ, КОТОРУЮ Я СОВЕРШИЛ, ПОКА МЫ НАХОДИЛИСЬ В МОСКВЕ, В [НОВЫЙ] ИЕРУСАЛИМ, ГДЕ ЖИВЕТ ЕГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВО ПАТРИАРХ РОССИЙСКИЙ

Н. Витсен[247]

5 мая.

Убедившись в том, что на нашу просьбу идти куда-нибудь нам отказывают — либо прямо, либо с увертками, — я дерзнул тайком предпринять поездку в Новый Иерусалим, который строит патриарх[248].

Вместе со мной был Еремиас ван Тройен[249]. Мы выехали после полудня, а чтобы избежать подозрений, отправили багаж, ружье и все прочее вперед за ворота. Две даровые подводы, также корм и постоялый двор нам предоставили в пути патриаршие монахи. Вечером, в темноте, мы прибыли к большому монастырскому дому в Чертово. Там мы поели, переменили лошадей и в ту же ночь доехали до монастырской деревни Нахабино. Проспав два часа, встали и утром в 7 часов приехали в Иерусалим.

6 мая.

Земли здесь кругом хорошо обработаны и густо заселены. Монастырь стоит в 10 милях от Москвы. Ночью в пути мы слышали, как жутко выли волки; они были очень близко от нас; на утренней заре мы видели лисиц и слышали пение многих птиц.

Монастырь, который они называют Иерусалимом[250], издали похож на русскую крепость. Имеет 10—12 башен[251], или брустверов; расположен довольно близко от быстро текущей реки [Истры], которая теперь [с помощью искусственного канала] полностью его окружает. Вокруг вся земля разрыта и временно покрыта бревнами, рвы сухие. У ворот стоит довольно высокая деревянная башня, по их обычаю, искусно украшенная резьбой; в ней висят часы с боем; на возвышении[252] стоят 5—6 пушек и висит оружие караульных стрельцов, их десять; царь прислал тридцать, но двадцать отослали обратно. Перед воротами монастыря большой двор, где находится гостевой дом, куда Его Преосвященство помещает тех, кто его посещает или приезжает сюда — не монахов. Там же рядом находятся кузницы, литейная для отливки колоколов, кирпичный завод, конюшни, малярии, лавки, каменотески, а также жилища для рабочих.