Когда мы приехали, нас принял один из его юнкеров[253] и секретарь Дионисий Иванович, он родом из Риги, был в Польше пленным, а теперь перекрещен. Нас повели в упомянутый дом для гостей, где сразу накрыли стол и застлали скамьи ковриками. Когда настало время Его Преосвященству вернуться с молитвы, мы приготовились явиться и бить перед ним челом. Привели в порядок привезенные дары, чтобы показать ему. Стрельцы держали их, стоя рядом с нами. Это были: пуд жидкого масла, т.е. 40 фунтов, 5 голов сахара, 2—3 пакета с пряностями, мешочек с семенами и большой ящик, который мы оставили на повозке и так ему показали, он был полон луковицами, цветами, рассадой, кустами роз и ягод. Нельзя пренебрегать подарками для высоких лиц, особенно если имеется к ним просьба либо хотят их посетить или прийти к ним в гости. Итак, мы стояли со всем этим добром в открытую у крыльца, ожидая его. Когда он приблизился, мы все трое очень почтительно били перед ним челом, а встав, предложили ему свои подарки, которые он охотно принял и, рассматривая, очень нас благодарил. На его крыльце стоял большой белый камень. На него он сел, чтобы беседовать с нами, а мы стояли перед ним под открытым небом с обнаженными головами. Он расспрашивал нас о многом, о ходе нашей войны [с Англией] и о том, как отпускают нашего посла; когда мы ответили: "Плохо", он сказал: "Вот теперь так и идут дела, когда меня там нет и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар. Когда я еще находился в Москве, всегда меня обвиняли в подобных неудачах; но кто же теперь виноват?" После этого он стал расспрашивать нас о положении большинства государств в мире.

Надо знать, что этот патриарх, вызвав немилость царя, самовольно ушел со службы, забрал свой священный посох и тайком уехал из Москвы. Теперь он живет далеко от Москвы в добровольной ссылке. Обо всем этом слишком долго рассказывать. Но ввиду того, что Никон такое священное и высокое лицо, царь не может или не хочет его наказать и пока оставляет ему все церковные доходы[254].

Поговорив с нами, он пошел наверх, где снял свое одеяние: шапку с крестом из жемчуга, ценный посох и парчовую полосатую ризу; надел подобное же, но более простое. На груди его висела серебряная позолоченная коробочка[255], на одной ее стороне изображен Христос на кресте; в ней он хранит знак своего сана.

Когда он шел из своей церкви, его сопровождало много попов и монахов; на всех были греческие клобуки[256], как и у него самого, все были в черном. Каждый, мимо кого он проходил, бил головой о землю до тех пор, пока он не прошел. Многие подавали челобития, т.е. прошения; некоторые он велел принять, другие — отклонить.

Вернувшись, он продолжал с нами беседу. Велел подарить нам пять жбанов, т.е. ведер, живой рыбы, в большинстве мне неизвестной. Сказал, что хочет прислать нам своего повара, чтобы приготовить рыбу по нашему обычаю. "Этому новичку, — сказал он, указывая на меня, — наверно, еще не нравится наша пища". Ему наговорили, что я купец, только что приехавший; я же так нарядился, чтобы быть неузнанным[257]. На слова Никона я поклонился и сказал, что все, что Его Святейшество велит сделать, будет мне приятно.

Потом Никон просил нас посадить привезенные семена и рассаду; это и началось. Я тоже принялся за работу при нем, да он и сам участвовал в посадке и высказывал одобрение. Их неумелость и незнание были нам смешны; мы столько наговорили им о пользе этих семян и растений, что редька и петрушка получили лучшие места. Его сад был плохо ухожен, и земля неумело подготовлена, с таким незнанием дела, вряд ли лучше, чем у местных жителей; его садовники знали не больше, поэтому мы казались мудрыми земледельцами, распоряжались и повелевали в присутствии патриарха.

После этого мы пошли в упомянутый гостевой дом вне монастыря и сели за накрытый стол. Перекрещенные угощали нас. Мы ели из серебряных тарелок; на стол поставили 3—4 алебастровых кувшина. Перед нами ставили одно за другим 10—11 блюд, все из рыбы и деликатно приготовленные, некоторые по-польски. Мы пили хорошее пиво и, по обычаю монастыря, ели ржаной хлеб. Так как была среда — их постный день, то на столе не появилось ничего молочного.

После обеда мы осматривали церковь и колокольню, которые он [патриарх] строит по образцу церкви в Иерусалиме, над гробницей Христа. Все в тех же размерах и так же расположены, но колокольня здесь выше[258]. В прошлом году здесь работали 1500 человек; кроме мастера, каждый получает по 6 стейверов в день, и это продолжается уже 7 лет. Считаю, что размер [церкви] несколько больше половины нашей ратуши в Амстердаме. Нет нужды рассказывать много о сооружении: я ссылаюсь на книги и журналы, где описывается храм в Иерусалиме; это — то же самое. Низ построен из белого мягкого камня, а верх из обожженного красного кирпича; белый камень обтесывают, и на него кладут кирпичи.

Церковь, кроме одного этажа, уже построена, а колокольня совсем готова[259]. Многие часовни уже освящены, и в них нас не пустили; неосвященные открыты для всех. Гробницу Христа, хотя уже освященную, я все же видел через щели[260]. Вокруг гробницы стоят 12 колонн; это большая часовня в середине церкви. Но если в Иерусалиме ангелы сидят перед гробницей у опрокинутого могильного камня, то здесь они нарисованы на стене, а надгробный камень лежит на полу. Позади стоят 4 высоких столба, которые будут поддерживать мощный свод[261]. Вокруг, а также и под землей уже построены часовни: одна в память пленения Христа, другая — в память Иоанна [Крестителя], третья часовня — Благовещения, всего часовен 14—15 или больше. Я не дал их описания, потому что о них можно прочитать.

Одна часовня, по названию Голгофа, стоит высоко, к ней можно подняться и снаружи; она уже освящена и очень почитается ими. Нам разрешили осмотреть ее через дверь. Но когда монах, который нас сюда привел, ушел за чем-то и мы стояли одни перед дверью, я вошел внутрь часовни, а сопровождавшего меня купца оставил караулить. Осмотрел все: алтарь, иконы, резные фигуры, книги и т.д., даже вошел и в святая святых [алтарь] как бы сказать,