Говоришь, всех царских сатрапов под нож? Городовых и жандармов на расстрел? Шалишь, сволочь! Самый главный в ихней ЧК будешь? Ты доживи сначала!

Под утро, сговорившись с товарищем, дежурным по этажу урядником Аксёновым, они под ложным предлогом перевели соседа Дзержинского в соседнюю временно пустующую камеру. Забывшийся в тревожном сне, Феликс этого даже не заметил. Тем неожиданней было для него внезапное нападение.

Аксёнов придавил Дзержинского к кровати, зафиксировав ему руки. В то время, как Баранов набросив на голову жертвы тощую подушку, несколько раз сильно ударил Феликса кулаком. В полуобморочном состояние на него надели петлю, перекинув другой конец через прутья оконной решётки. Почувствовав, как поползло по стене его тело Дзержинский ухватился руками за верёвку, опоясывающую его горло. Он сразу обо всём догадался.

- Вот и всё!

Смерть не страшила его – печальней всего было не увидеть близких. Не попрощаться с маленьким сыном. Феликс улыбнулся, вспомнив позабавившие его строчки из последнего письма матери: «недавно Ясик узнал, что он – Дзержинский, это таинственное для него слово так ему понравилось, что он говорит теперь: «Я не сынок, не котик, а Асек Дзержинский».

- Прощай малыш!

Он так и умер – с улыбкой на лице. Смерть превратила её в страшную гримасу, но то, что это была именно улыбка, было видно и слепому!

- Ишь, улыбается, курва! - плюнул Баранов, зло посмотрев на свою жертву.

- Ничё его не берёт!

- Так, ты сам рассказывал, как его называли там, в будущем, в начале двадцатых…- (Аксёнов, считал себя грамотным человеком, его старший сын, обучающийся в реальном училище, долгими зимними вечерами пересказал ему кучу книг. Одной из них было произведение англичанина Вэлса – «Машина времени»).

- Железный Феликс? И вправду, железный…

- Ладно, давай стул сюда поближе положим… Пусть думают, сам удавился…

*************************************************

- Пся крёв! – ротмистр Романовский рвал и метал. Повесился заключённый. В его дежурство! Даже несведущему человеку было видно, насколько сомнительными были улики, подтверждающие версию о самоубийстве. Он зло посмотрел в сторону Аксёнова и Баранова. Те, держа в правой руке по обнажённой сабле, вытянувшись в струнку стояли у стены. Уже целых два часа.

- До утра будете стоять, пока всю правду не расскажете!

Романовский, прямо дежурных стражников не обвинял, но даже смутные подозрения нужно проверить. Зная послужной список Баранова, он не сомневался, что тот способен и не на такое. Вот только зачем? Именно, отсутствие здравого мотива и смущало жандарма.

В задумчивости, он перебирал материалы лежавшего перед ним дела. Добравшись до пожелтевшего листка перехваченного когда-то письма, углубился в чтение…

«А за пределами сознания душа переживает целый процесс, столько раз уже происходивший, и накопляется яд, и, когда наступит время, он загорится местью и не позволит теперешним победителям-палачам испытать радость победы. А под этим мнимым равнодушием людей, быть может, скрывается страшная борьба за жизнь и геройство. Жить – разве это не значит питать несокрушимую веру в победу? Теперь Утке и те, которые мечтали об убийстве, как возмездии за преступление, чувствуют, что эти мечтания не могут быть ответом на преступления, совершаемые постоянно, что уже ничто не уничтожит в душе позорных пятен этих преступлений. Мечтания эти говорят только о непогасшей вере в победу народа, о страшном возмездии, которое подготовляют себе теперешние палачи. А в душах современников нагромождаются и все усиливаются боль и ужас, с которыми связано наружное равнодушие, пока не вспыхнет бешеный пожар за тех, у кого не было сил быть равнодушным, и кто лишил себя жизни, за покушение шакалов на высший инстинкт человека – инстинкт жизни, за тот ужас, который люди должны были пережить…»

Немного подумав, он постучал пальцем по столу.

- Самоубийство, так самоубийство… Чем меньше этих социалистов коптит воздух, тем лучше для империи, - подумал ротмистр.

- Пошли прочь! И смотрите у меня! – рявкнул он на проштрафившихся подчинённых, решительно захлопнув папку.

Интерлюдия 7

Вот уже неделю Иосиф находился в крайне подавленном состоянии. Выйти из него не помогала даже водка. Да и ту ему скоро стало стыдно употреблять под укоризненным взглядом Софи. Нет, та ничего не говорила, только молча моргала длинными чёрными ресницами, печально отводя глаза в сторону.

Когда, Коба уяснил какой ушат неприятностей вылили на него мерзкие имперские газетёнки, он понял: надо найти укрытие, переждать, обдумать весь этот сумасшедший бред, непонятно как проявившийся в голове безумного провидца. Нет, по большому счёту, он не верил в его видения гипотетического будущего, но маленькая червоточинка всё-таки отметилась в сознании. В глубине души, Иосиф всегда подозревал, что никакой научный атеизм никогда не вытравит его подсознательную склонность к мистицизму. Что говорить, про себя ему нравилось считать себя неким избранным, которому грядущее сулит великие дела. Но, вот такому подтверждению своих скрытых талантов, он был совершенно не рад. Душа стонала от противоречивых эмоций. Второй раз в жизни Джугашвили не знал, что делать дальше. Первый раз он выпал из реальности после смерти Като, которую любил, пусть противоречивой, но настоящей любовью. Мир одночасно рухнул для него в день её смерти. Тогда он сумел перебороть горе, вернув поблекшие радости жизни. Он просто махнул рукой на личное, посвятив себя борьбе за народное счастье, делу революции.

Теперь же… Коба вновь не знал, как жить дальше. Найдя себе временное убежище, он просто плыл по течению, ведя неспешное существование обычного обывателя, предаваясь маленьким житейским радостям.

В случаях душевных невзгод мужчина всегда ищет себе подругу. Кто как не дорогая для сердца женщина сможет утолить его печали? Спасительным якорем для Сталина стала Софи: молодая, двадцатисемилетняя еврейка, мать двух милых детишек – восьмилетней Рахиль и совсем ещё маленького Давида.

Судьба занесла его в Нижний Новгород, где Иосиф надеялся затеряться среди шумных гостей всероссийской ярмарки. Найти свободное жильё оказалось непросто, но он вовремя вспомнил про товарища по партии, скончавшегося от лихорадки в затерянной сибирской деревеньке. Вдова товарища встретила его хорошо. Со смерти мужа прошло уже три года, а ей тоже хотелось маленького женского счастья. Неудивительно, что они стали близки уже через две недели. Кобе приглянулась невысокая красивая еврейка, она же запала на него со всей нерастраченной страстью молодой женщины, утолить которую так долго не было возможности. Дети, лишённые мужского внимания, быстро привыкли к «новому папе». Иосиф не возражал, ему было приятно находится