– Мама, не нужно на меня так смотреть. – Кирилл поднял обе руки вверх, сдаваясь, покачал головой и, не глядя на Олесю, добавил: – Я вовсе не собираюсь становиться сказочным принцем и уж точно не поскачу на белом коне в сторону дома твоего ненормального соседа. Мама, в этой истории на меня не рассчитывай. Хорошего понемножку. И плохого тоже. – Он опустил руки, и зал оживился, точно наконец-то дали команду двигаться и разговаривать.

– Мои дни рождения не назовешь скучными, – с бархатным удовольствием подвела итог Зофия Дмитриевна и отправила усмешку в сторону «дешевой актрисы». – И чего только не бывает на свете… Но жизнь всегда расставляет все по своим местам.

«Да, вы правы, это так…» – пронеслось в голове Леси, и, борясь с окружившим ее одиночеством, она сцепила руки перед собой. Кирилл так и не посмотрел на нее, не протянул взгляд извинения, не нашел для нее ни слова, ни жеста, ни сострадания… Почему-то послышались аплодисменты, хотя их не было, никто не собирался кричать «Браво!» и требовать продолжения спектакля, но лампы сияли ярче, тяжелые шторы напоминали занавес, несуществующие скрипичные смычки поднимались и опускались в оркестровой яме. Яма… да, она будто образовалась на полу и начала стремительно расти, превращаясь в пропасть. Острозубые камни, изломанные временем корни деревьев, сухие комья глины, тонкие хлесткие ветки обозленных от отсутствия солнца кустарников – это ждет ее, стоит лишь подойти к краю…

– Я, – раздался громкий четкий голос, и справа картинка торопливо задвигалась.

– Что ты? – с долей недоумения спросила Зофия Дмитриевна, глядя мимо Кирилла.

– Ты спросила, кто из твоих сыновей не в силах прожить без этой девушки и дня, мама. Ты спросила, и я ответил. Этот человек – я.

Леся резко повернула голову и увидела Егора. «Но… откуда… почему ты здесь…» И только через несколько секунд, мысленно повторив его фразы, она споткнулась на слове «сыновей», задержала дыхание, расцепила руки и сжала кулаки. Краски закончились, карандаши затупились, на листе не осталось свободного места – в эту минуту Леся была готова признать, что теперь безоружна. Слишком много за один короткий вечер…

Егор был спокоен, его кожа оставалась бледной, тонкие губы не выдавали мыслей и чувств, и казалось, что взрывоопасный взгляд матери проходит сквозь него, не обжигая душу и сердце.

«Вам всем будет лучше без меня…» – подумала Леся, развернулась и побежала к выходу.

* * *

«Что за…»

Слова застряли в горле. Выпив залпом бокал шампанского, скривившись от пузырьков, ударивших в нос, Глеб прищурился и сжал зубы. Поднос мешал, его хотелось не поставить на стол, а швырнуть на пол, да так, чтобы тот хорошенько загремел и все присутствующие содрогнулись и перестали пялиться в одну точку. Олеся убежала, а они все стояли и смотрели ей вслед, не в силах стереть с лица кривые растерянные улыбки. Впрочем, неподдельный интерес тоже.

«Рты пораскрывали, чтоб вам пусто было».

Дюков, Дюков…

«Старая паршивая скотина!»

Но гнев не задерживался на чокнутом родственнике девчонки, он рвался дальше, переплетаясь с более важными ощущениями и порывами. Глеб испытывал острое желание заорать, но такой роскоши позволить себе не мог, поэтому стоял неподвижно и задавался раскаленными докрасна вопросами.

Почему младший сын Зофии Дмитриевны поддержал Олесю?

«Не в него была отправлена гребаная стрела!»

Что-то упущено, утеряно, какая-то важная деталь мозаики ускользнула или… Или это просто благородный жест? Но в доме Кравчиков не пахнет благородством, здесь витают совсем другие запахи…

«Дерьмовые!»

Кирилл не защитил девчонку, хотя именно его сердце схлопотало ту самую стрелу, от которой невозможно отвертеться. При условии, конечно, что…

«…объект поддается внушению».

А Кирилл поддавался. Несколько дней назад, хорошенько формулируя приказ, Глеб даже почувствовал привычную пьянящую власть над человеком, а это стопроцентный знак: продолжай желать, и будет исполнено. Вот только почему-то результата нет. Казалось, победа близка – тили-тили тесто, жених и невеста…

«Что за фигня?..»

Резко подняв голову, Глеб уставился в потолок и почти сразу почувствовал легкую дрожь под ребрами, будто кто-то щекочет травинкой или пером. Настойчиво так…

Ответ пришел сразу, причем Глеб сам его отыскал в коридорах мыслей и чувств и на секунду изумился, насколько все просто, понятно, доступно и естественно. Нельзя… нельзя заставить одного человека полюбить другого. Невозможно. Ни при каких обстоятельствах. Любая сила бесполезна, пуста, бездарна и неуместна, когда дело касается Ее Величества Любви.

Понравиться?

Да.

Расположить?

Вполне.

Соскучиться?

Пожалуйста.

Но не полюбить.

– Не-е-е-ет… – тихо простонал Глеб и зажмурился, пытаясь мужественно пережить правду.

Давным-давно…

На природе ей всегда становилось легче: в горле уже не першило так, будто она проглотила ложку свежемолотого черного перца и выпила стакан морской воды, глаза не слезились, насморк отступал, и не было необходимости носить с собой пять носовых платков и стеклянную бутылочку с мутными дурно пахнущими каплями. Можно подумать, они помогают! Нет и еще раз нет, но разве родителей убедишь? Они слушают врачей и точно следуют дурацким предписаниям, которым нет конца и края. Вот только если пыль больших городов для нее губительна, то хоть три литра микстуры выпей, хоть сто таблеток съешь – аллергия не отступит. Именно поэтому большую часть детства она провела неподалеку от Серпца, у бабушки, а душа рвалась в Варшаву – к родителям и друзьям, которые, впрочем, за месяцы разлуки успевали немного позабыть о своей болезненной, но в то же время стойкой подруге.

С наступлением холодов Зофия всегда возвращалась в родное гнездо с гордо поднятой головой, высокомерной улыбкой и аристократической бледностью. Несмотря на досадную аллергию и настойчивую худобу, она чувствовала себя чуть выше других и в своем положении находила лишь плюсы. Оставалось сожалеть лишь о том, что времена княжеских домов прошли, титулы остались только на бумаге и в современном мире особо не важно, кем являлись твои прапрадеды и прабабушки. Да, жаль, ее появления могли быть более заметными и даже интересными, впрочем, сплетен, зависти и торопливого шепота хватало и без того, но все же, все же…

Зофия обожала рассказы бабушки и матери о родовитых предках. Перебирая отобранные у прошлого старинные вещицы и пожелтевшие фотографии, она представляла себя то на коне, то на балу, то на прогулке в парке, среди зелени, рядом с белоснежными скамейками и небольшими прудами идеальной круглой формы. Но не романтизм будоражил воображение и выдвигал на передний план пестрые многообещающие картины, душа требовала значимости, без которой будущее казалось серым.