Олегу показалось, что в складках портьер искрилась изморозь – хрупкий жемчужный узор по закипи вишнёвого бархата. Может, дело было в распахнутом окне: вуаль над ним подрагивала, выгибаясь парусом от резкого ветра.

Всё было как на затихшей глубине. Вот только запах… Запах выбивался из общей картины, настораживая, дразня. Он не напоминал ни театр, ни дно морское. Пахло отмокшей масляной краской, сырой глиной и молью, воском и чем-то ещё, сладким, вроде канифоли. Как в местах, откуда люди ушли, где уже очень долго не топили, не ели, не жили…

Холл дома Шереметьевых встретил Олега как ледяного короля: тишиной и нетронутостью, прохладой и траурными провалами шпалер с видами летнего парка и мрачным прищуром императрицы[23].

Ни одного сотрудника, ни одного туриста не было поблизости. Не звучало голосов. Вроде бы дом был жив, но как будто кто-то колдовским посохом заморозил время, заставил людей исчезнуть. Тут отставлен от стола стул, будто клерк только что оторвался от картотеки; тут шуршит на ветру страницами незакрытая книга (по переплёту – меховой ворот из инея); тут грозно щурится подслеповатая, смолкшая сигнализация.

– На третий этаж, – шепнула Изольда. – Там склад декораций для домашнего театра. Там пока не найдут…

Олег не смог бы сказать, насколько верит в реальность её голоса. Но послушно пошёл на третий этаж. Чтобы попасть в Голландский домик, нужно выйти – а у входа наверняка пасётся та тётка в кардигане. Так и так придётся пока где-то побродить, да и согреться надо. Так почему бы не на третий этаж? Тем более – склад декораций.

Потирая красные, в цыпках, руки, Олег полез наверх, зашагал по скрипучему паркету, кое-где совсем облысевшему, кое-где покрытому ветхой ковровой дорожкой. У подножия лестницы против воли застыл: с высоты пролёта между первым и вторым этажом на него глянул белолицый старец в сером балахоне. Рядом со старцем, смотря чуть вбок, стоял мужчина с бородой и смоляными кудрями, в красной рубахе и синих джинсах.

Оба замерли. Олег не сразу сообразил, что они написаны маслом.

Он поднялся, шагая через ступень, подошёл к громадной раме. «Слово», Игорь …байло… – первые и последние буквы фамилии затёрты.

Олег глядел на старца с бельмами вместо глаз, не в силах оторваться; едва слышал, как в голове щёлкает серебристым шепотком:

– Голландский домик… Итальянский домик. Копия Версальского дворца. В Кусково жили на широкую ногу…

А потом словно спала пелена, старец с полотна подмигнул Олегу, и он, прикусив язык, припустил прочь. Перед глазами замелькали изразцы, камины и часы, позолота и плесень, вазы, рамы, канделябры и бюсты…

В один прыжок Олег пересёк Малиновую гостиную, где стены будто пропитали бледной ягодной кровью, миновал вычурную парадную спальню, в которой в жизни никто не дремал, кроме смотрительниц музея. В кабинете-конторке едва не споткнулся о столик для хранения нот, потом возникла узкая, как пенал, диванная, библиотека, ещё одна роскошная опочивальня с голубыми подушками… В картинной, среди позолоченных рам, полуголых дам и шёлковых обоев, Олег выдохся и притормозил, держась за бок. Но тут, поглаживая оперение стрелы, с полотна покровительственно кивнул румяный амур, и Олег опрометью бросился дальше, дальше, сквозь коридоры, покои и комнаты, мчался, жмурился, завидев зеркала, и отмахивался, заслоняясь от вспыхивавшего в лицо солнечного света.

Ниже, ниже, ниже…

Вывалившись в снежный полдень, он замахал руками, стараясь сохранить равновесие. Не смог – плюхнулся в сугроб. Вдали показались люди: они рябили и рассеивались солнечной дымкой в хрустящем от окрепшего мороза воздухе.

Олег сел на корточки, натянул капюшон, стащил со спины и обхватил руками рюкзак. Как вы там? Потрясло вас знатно, милые мои… Но не с чемоданом же было сюда тащиться, с чемоданом я уже намучился…

Мысли кутали, как тяжёлый шарф, как гобелен из парадной прихожей. Он просидел бы так ещё тысячу лет, если бы не мокрый холодный нос. Кожу щипало от сырости.

Олег утёрся рукавом, встал и побрёл по дорожке, обнаруживая, что ноги еле гнутся, а пальцы совсем одеревенели.

* * *

За псарней и конюшней, куда он забрёл в поисках Голландского домика, было чуть теплей: вокруг качались деревья французского сада, и густые ветви, хоть голые, но раскидистые, всё же защищали от ветра.

Дрожа, тщетно приказывая себе не надеяться, Олег толкнул дверцу домика. Нисколько не удивился, что оказалось не заперто. И нырнул в полутёмную просторную кухоньку, снизу доверху выложенную белой блестящей плиткой. Тут и там стояли картонные фигуры: служанка в чепце, мальчик в старинном парике… А настоящих людей снова – ни одного.

Он не знал куда идти, и двинулся наугад. В голову впервые пришло, что он не навёл никаких справок. Узнал, что Арабеллу когда-то видели здесь – и рванулся в Кусково без раздумий, без опасений, без всякого предварительного расчёта.

На цыпочках прошёл мимо распахнутого буфета – на полках фарфоровые горшочки, мисочки и вазы, – забрёл в подсобку. Там, видимо, чаёвничали смотрительницы музея: пылился замызганный чайник, сох в блюдце спитый пакетик. Рядом с угловым столиком, у подпорки, виднелся ещё один проход – лестница вниз.

– Погреб, наверно, – проговорил Олег – нарочно вслух, чтобы хоть как-то разогнать этот показной мистицизм. Так натужно не пыталась впечатлять даже «Рябинка».

Он спустился по крутой лесенке, ощупью, привыкая к темноте, пошёл дальше, то и дело натыкаясь на бочки, ящики и коробки. Снизу пахну́ло тёплой землёй, сухими ягодами, картофелем. Тонким кружевом просвечивал грушевый аромат – такой сильный, что закружилась голова. Откуда, интересно? Когда глаза привыкли, Олег различил вдоль стены длинные мохрящиеся верёвки – на них и были подвешены необычно плоские золотистые груши. Они походили на маленькие лампочки – и по форме, и по мягкому свечению. Пахли сладко, терпко и немного грибами.

Олег встал на цыпочки, потянулся к грушевой гирлянде. Поскользнулся на гладких досках. Взмахнул руками, но не удержался, рухнул, уткнувшись носом в законопаченный угол погреба…

Волшебные грушевые звёзды погасли, вокруг воцарилась прежняя тьма.

Олег нашарил в кармане телефон, ворча, зажёг фонарик. Щёку и локоть саднило – видимо, на что-то напоролся. Принялся рассматривать палец, в который, судя по ощущениям, воткнулась гигантская щепа. И обомлел, перестав дышать.

Мелькнувший луч фонарика выхватил буквы даже не на секунду – на миг, – но Олег отчётливо прочитал: Арабелла.

Это не могло быть случайностью. В голове загомонил хор – Изольда, Карелик, Орешета и Кабалет, снова Изольда… Громче всех подбадривал отец. Ослабевшими пальцами сжав фонарик, Олег сгорбился в углу и заскользил лучом по стене.

«Арабелла. Арабелла. Я забрала Арабеллу и никому её не отдам».