В то же время герцог волновался о своем имуществе во Франции, он оплачивал аренду оставшегося имущества с помощью своего друга Германа Роджерса, который с женой Кэтрин остался в Лу-Вие в Каннах. Он описал свою новую жизнь в письме своему американскому другу:

«Хотя моя работа в качестве губернатора, к счастью, делает меня очень занятым, для меня и для Уоллис это очень ограниченная жизнь. На термометре удерживались 80 градусов тепла по фаренгейту или выше первые шесть недель, что мы здесь были; сейчас около 70 градусов, но, в основном, это из-за северо-восточного ветра, похожего на мистраль, это действует на нервы.

Здесь есть плоское и совсем скучное поле для гольфа, похожее на Кань; но по крайней мере, можно время от времени на нем поиграть – а тебе бы точно понравилось поплавать здесь.

Дом правительства был в таком отвратительном состоянии, почти без мебели, он мало походил на официальную резиденцию, через неделю мы отказались там жить, пока не сделают ремонт. Мы жили в двух арендованных домах – люди здесь работают так медленно, что нам повезет, если мы заедем обратно до Рождества. Однако Уоллис умудрилась сделать его пригодным для жизни; на самом деле комнаты и мебель очень даже симпатичные – но для нее было досадно переделывать официальную резиденцию после того, как мы только закончили ремонт наших двух домов во Франции. Однако… это война».

Герцог сумел отправить Роджерсу 1000 фунтов и обсудил конкретные меры, чтобы дать ему возможность заплатить «голодным и верным» слугам во Франции и возобновить телефонную связь и электричество, которые были отключены муниципалитетом за неоплаченные счета.

Он заключил:

«Можешь себе представить, как отчаянно далеки мы от наших интересов и имущества, но в наши дни надо относится ко всему с философской точки зрения и помнить, что есть много других людей в гораздо худшем положении».

В то же время новому человеку на Багамах постоянно давали понять, что те, кому он служил, едва скрывали враждебность по отношению к нему и его жене. Во время его остановки на Бермудах он к своему ужасу обнаружил секретную телеграмму от госсекретаря из министерства иностранных дел на тему официального этикета для тех, кто встречает герцогскую чету.

В отличие от нацистского руководства и аристократичных фалангистов в Испании, никому в британской империи не разрешалось делать герцогине реверансы или обращаться к ней «Ваше Королевское Высочество». К ней обращались «Ваша светлость». Когда они наконец приехали на Багамы, кастовая система продолжила действовать, герцогиня сидела на одну ступеньку ниже, чем губернатор, но на ступеньку выше, чем обычная жена губернатора. Чтобы достичь этого дипломатического решения потребовалось несколько часов.

Герцог был постоянно на взводе, реагировал на каждое оскорбление в сторону его жены. Когда богатый канадец, сэр Фредерик Уильямс-Тейлор, говорил приветственную речь герцогской чете перед двумястами приглашенными гостями на вечере в Нассау, герцог публично его поправил. Во время своей речи Уильямс-Тейлор ни разу не упомянул герцогиню. Когда герцог встал с ответной речью, он объяснил аудитории, что в оригинальной одобренной версии говорилось, что приветствовали их здесь обоих, но что их канадский друг не смог правильно прочитать текст из-за тусклого света.

Многочисленные «небольшие унижения», субъектом которых была герцогиня, «постоянное оскорбление» ее статуса и враждебность двора лежали тяжелым грузом на плечах герцога. Он написал, но не послал длинное письмо Черчиллю, в котором перечислял свои жалобы. В какой-то степени он был прав. Однако британское правительство решило не держать его в тени, герцог был не просто губернатором колонии. Он был бессильным, но все еще влиятельным во всем мире, он и герцогиня были социальным эквивалентом Семтекса, инертные сами по себе, но крайне взрывоопасны, если их соединить с электрическим разрядом публичности. «Обращаться с осторожностью» было лозунгом любого британского – или американского – официального лица, если они имели дело с герцогской четой.

Даже в изгнании герцог Виндзорский был громоотводом, талисманом для международных мирных движений; одно лишь упоминание его имени вместе со словом «мир» могло побудить к действию церковные колокола в Германии и в других странах. Когда он сказал губернатору Бермуд, генерал-лейтенанту сэру Денису Бернарду: «Если бы я был королем, войны бы не было», – он высказал, не более того, во что верили многие. За первые несколько месяцев его работы герцог был в центре нескольких так называемых «мирных планов», которые как и тропические торнадо, тянули его в разные стороны в водоворот надежд, гипотез и предположений.

Некоторые планы были более зловещие, чем другие. Практически не успев распаковать свои туалетные принадлежности – точнее его камердинер не успел – герцог получил телеграмму от доктора Сильвы, избранного канала для общения с немцами. Телеграмму отправили примерно 15 августа, день, который стал известен как «Черный вторник» во время битвы за Британию, где спрашивалось «наступил ли тот самый момент». То есть готов ли был герцог вернуться в Европу и принять предложение Германии?

Ясное дело, момент еще не настал или же британская разведка бы об этом знала. Как они предполагали, банк доктора Сильвы финансировал немецких тайных агентов, они проверяли корреспонденцию отправляемую и получаемую банком.

Нацисты во главе с фон Риббентропом также искали другие пути, все еще мечтая заполучить расположение герцога. Они, согласно тайному докладу британского агента разведки в Лиссабоне, связались с другом герцога, сообщником нацистов, Чарльзом Бедо, и попросили узнать, станет ли герцог королем в случае немецкой победы. Его поведение, которое было описано в мемуарах заместителя директора МИ-5 Гая Лидделла, говорило, что он отклонил немецкую просьбу, хотя телеграмма, отправленная его женой, герцогиней Виндзорской, показывает, что обе пары обсуждали возможную роль герцога еще до того, как они уехали на Багамы.

В своем сообщение г-жа Бедо ссылается на их разговор в 1937 году, когда герцог и герцогиня приехали с визитом в Германию. Тема обсуждения не упоминалась, но предположительно была связана с возможным возвращением герцога на трон. Этот же самый вопрос, намекнула Ферн Бедо в своей телеграмме, «стоял очень остро в сознании определенных властей», имея ввиду нацистов. В ее сообщении говорилось:

«Нас серьезно спросили о возможности и мы, продолжая верить, что ты и _____ [предположительно герцог Виндзорский] все еще придерживаетесь того же мнения, дали абсолютную гарантию, что это не просто возможно, а на это можно рассчитывать. Мы правы?»

Неоднозначный характер телеграммы Ферн Бедо упоминался в записи в дневнике Лидделла 24 августа 1945 года:

«Я думаю, что телеграмма г-жи Бедо герцогине носит весьма компрометирующий характер. В ней было много пробелов, но кажется, что вопрос касается или посредничества герцога или его возвращения на трон, что обсуждалось до этого, и г-жа Бедо хотела бы знать, готов ли он был дать ответ».

В то время телеграмму увидела другая пара глаз, Алек Кадоган, постоянный заместитель министра в министерстве иностранных дел, который верил герцогу: «Параграф можно интерпретировать ужасно. Но по нему трудно признать его вину». Дневники Лидделла, выпущенные только в 2012 году, дают более четкий взгляд на этот инцидент. В своей записи 24 августа 1945 года он дает понять, что силы безопасности просматривали телеграммы Бедо и доктора Сильвы. Если герцог Виндзорский действительно дал положительный ответ, информация представляла для Черчилля дилемму: обвинять экс-короля в измене или сотрудничестве.