сын умер, сыну — что его отец убил его мать, невестам — что их свадьба не состоится, и мужьям — что они уже никогда не смогут извиниться перед своей любимой женой, с которой они прожили 50 лет, за последнюю глупую ссору. Мы носим истории этих людей внутри себя еще долгое время после того, как их похоронят или развеют их прах.

Реакция родственников на плохие новости может быть такой же непредсказуемой, как и сами трагедии. Люди плачут, кричат, смеются, убегают, благодарят нас, относятся с пониманием, начинают колотить стены или самих себя. Они надеются, что мы ошиблись, и отрицают смерть. В такие моменты даже атеисты могут начать умолять всех богов о чуде. Эти реакции нельзя назвать правильными или неправильными, они просто являются составляющей человеческого горя и жертвой, без которой любовь невозможна. Разбиться может только любящее сердце.

Врачам-реаниматологам приходится более 200 раз в год говорить семьям, что их любимый человек уже никогда не станет прежним или может умереть.

В медицине очень важно говорить на правильном языке, особенно если пациент умер. Убитые горем родственники интерпретируют ваши слова наименее болезненным для них образом. Если вы скажете: «Боюсь, мы потеряли вашу маму», «Ваш отец больше не с нами» или «Ваш сын теперь в лучшем месте», ваши слова будут истолкованы буквально. В ответ вас спросят: «А где он/она?» Вместо этого я теперь говорю: «Мне очень жаль, но он/она умер (-ла)».

Все приятные разговоры похожи, однако каждый тяжелый разговор сложен по-своему. Тем не менее я каждый раз следую одному алгоритму, возможно, эгоистично желая облегчить себе задачу. Сначала мне следует хорошо ознакомиться со всей историей. Личные подробности воспринимаются как доказательство точности, внимания к деталям и уважения к другим людям. Таким образом, я перечитываю карту пациента, изучаю его историю вдоль и поперек, а затем наклеиваю на ладонь левой руки стикер с именем пациента и его родственников, а также приписываю в уголке имя медсестры. Прежде чем встретиться с семьей, я быстро просматриваю эту бумажку, чтобы мой загруженный мозг не дал мне перепутать имена.

Симпатичные занавески не приглушат боль от потери близкого человека, но кровь на полу, грязные окна и отсутствие мест для сидения делают эту боль еще острее.

Далее необходимо обратить внимание на обстановку. Оборудование помещений для родственников сложно сделать приоритетным направлением, поскольку финансирования больниц едва хватает на оплату работы медсестер и закупку подушек. Многие недооценивают важность воспоминаний семьи о том месте, где им сообщили самые плохие новости в их жизни. Симпатичные занавески не приглушат боль от потери близкого человека, но кровь на полу, разбитые грязные окна и отсутствие мест для сидения, безусловно, делают эту боль еще острее.

Мне повезло быть знакомым с вдохновляющей женщиной по имени Риан Мэннингс Берк, которая восприняла семейную трагедию как стимул для помощи другим. Когда ее сыну Джорджу был всего год, неделя и день от роду, он умер от тяжелой инфекции. В холодной мятно-белой клинической обстановке отделения неотложной помощи Риан носила своего мертвого сына по коридору мимо других людей, пытаясь уединиться с ним в каком-нибудь пустом кабинете с горящими мониторами и стикерами на стенах. Оказавшись не в силах пережить горе, ее муж Пол умер всего через пять дней. Вместо того чтобы позволить этим страшным событиям уничтожить ее, Риан решила перенаправить свои эмоции на помощь другим. Она основала благотворительную организацию 2Wish Upon A Star, которая создает в больницах тщательно продуманные комнаты для родственников, которые идеально подходят для сообщения плохих новостей. Там есть специальные «коробки скорби», куда можно положить отпечатки ладоней или прядь волос внезапно умершего человека. Именно благодаря Риан наша больница сегодня предоставляет гораздо лучшие условия семьям пациентов.

Я стараюсь осматривать кабинет, прежде чем туда войдут родственники, и убирать все оставшиеся атрибуты горя. Мокрые от слез платки часто лежат на полу, большие стаканы с недопитым кофе остаются стоять на столе рядом с открытыми, но непрочитанными брошюрами. Я включаю на телефоне беззвучный режим, проверяю свой внешний вид, а затем мы с медсестрой, которая ухаживала за пациентом, садимся рядом с его семьей. Мелочи имеют большое значение. Во время пребывания пациента в отделении реанимации его близкие ежедневно встречают около десяти новых людей, поэтому, несмотря на бейджи с именами, мы должны представляться каждый раз при встрече с ними. «Здравствуйте, я Мэтт Морган, один из реаниматологов-консультантов», — говорю я, а затем прошу родственников назвать свои имена. Я никогда не пропускаю этот шаг, потому что не хочу повторения своих ужасных ошибок, когда я назвал дочь женой, а мужа — сыном. Затем я делаю предупреждающий выстрел: «Мне очень жаль, но это будет тяжелый разговор. К сожалению, у меня нет для вас хороших новостей».

Объем информации, сообщаемой семьям даже во время таких коротких встреч, может быть очень большим. Объем того, что усваивается и запоминается, всегда значительно меньше. Поэтому крайне важно выяснить, что родственникам уже известно, прежде чем углубляться в детали. Даже если пациент находится без сознания, его конфиденциальность необходимо сохранять. Таким образом, нужно соблюдать осторожность при обсуждении таких деликатных диагнозов, как ВИЧ и рак.

После обсуждения медицинских деталей я обычно охватываю три других аспекта. Во-первых, я стараюсь устранить у родственников скрытое чувство вины. Оно может играть огромную роль в стрессе, который испытывает семья пациента. Родственникам кажется, что «если бы только» они сделали что-то иначе, их любимый человек не был бы так болен. Я всегда стараюсь пресекать эти мысли, особенно если у пациента произошла остановка сердца, и его близкие провели сердечно-легочную реанимацию. В таких случаях я говорю совершенно искренне: «Если бы не ваши действия и ваша забота, мы бы сейчас здесь не сидели. Вы все сделали правильно. Прошу, не забывайте об этом».

Во-вторых, я всегда даю родственникам хотя бы три возможности задать вопросы на разных этапах разговора. Я перестаю спрашивать, есть ли у них еще вопросы ко мне, только когда в ответ следует долгая пауза.

Я всегда прошу родственников назвать свои имена. И не пропускаю этот шаг, потому что не хочу снова назвать дочь женой, а мужа — сыном.

В-третьих, в конце разговора я задаю семьям вопрос, который кажется сложным и неудобным. Я говорю, указывая на пустой стул: «Если бы ваш отец сейчас сидел здесь и слушал наш разговор, что бы он сказал?» Ответы часто бывают довольно позитивными. Родственники отвечают с веселой улыбкой: «Ох, он был таким шутником! Он наверняка сказал бы что-нибудь смешное!» Я задаю этот