– Да.

– Итак, светлость, обсудим титул чуть подробнее. Новых стран, набивающихся в родины, мне не надо. Но пройдохи, помимо титулования, шлют еще и портреты принцессок. О! Свежий выводок, – Микаэле покосился на секретер, засыпанный фотографическими карточками с очевидной ретушью. – Тощие, носастые, с жадными глазами. Пожалуй, оплачу ремонт их страны, всяко встанет дешевле, чем перенести полугодовую осаду родни и рекомендателей невест. Да и страна-то поменее острова, который я подарил второй жене в ознаменование нашего взаимного освобождения.

Микаэле вернул пустую чашку на поднос. Помолчал, перебирая почту. Секретарь тоже молчал, его пальцы слегка вздрагивали.

– Доброе утро, – Луи поклонился, не найдя других слов.

Покраснел и отвернулся к окну: он впервые слышал, чтобы князь жаловался и говорил о личном. Микаэле продолжил брюзжать, не очень усердно пряча улыбку. Неиспорченность парнишки казалась милой, прямо-таки редкостной. Луи, определенно, не марионетка, а человек. Каким-то чудом он не сбегает из дворца. Впрочем, это банальное чудо: секретарь отчаянно нуждается. Всякое утро он является в одном и том же сюртуке. Галстуков у него два, оба старые, но узел безупречен. Так и хочется спросить: кто завязывал?

– Луи, – князь оборвал свое бормотание и заговорил сухо, внятно. – Вы работаете полгода. Ни разу не задали вопроса, не высказали мнения. Вы учитываете мои пожелания, если они не противоречат словам Фрола Семеновича. Он посоветовал называть время, когда секундная стрелка завершает круг, то есть ровно в четыре? Он напомнил, что меня следует звать светлостью?

– Да. – Голос секретаря остался ровным, но лицо застыло.

– Вы слишком стараетесь все делать правильно. Формально он нанял вас, – Микаэле поднял указательный палец. – Но своих людей оцениваю я, и только по работе. Ваша вполне хороша. О, если бы я решил дать совет… Луи, однажды вы станете опытным секретарем, научитесь интуитивно угадывать и затем сознательно строить дистанцию, которая удобна и вам, и тому, с кем общаетесь. Но пока вы молоды, а я – это я. Так что нашу с вами дистанцию целиком определяю я. Однако же вы всякий раз делаете шаг назад. Увы, если вам настолько неудобно соблюдать мою дистанцию…

Микаэле несколько картинно развел руками. Секретарь побледнел окончательно… и снова промолчал, и опять поклонился.

– Стоило бы сказать хоть что-то, – предложил Микаэле. – Например, что вы не вполне понимаете совет и потому затрудняетесь воспользоваться им.

– Да.

– Но-но, Луи, мне неудобен ваш постоянный страх, – Микаэле поднял руку, запрещая очередное судорожное и неуместное «да». – Полагаю, это одно из двух или то и другое сразу: вам очень нужны деньги и вы сомневаетесь, годны ли для работы. Итак…

– То… то и другое, – выдавил секретарь.

– Вы один обеспечиваете семью?

– Да.

– Кто-то из близких болен? Вы иногда смотрите на часы и бываете огорчены. Совершенно не тратите денег на себя, хотя ваше жалование позволяет траты.

– Да.

– Луи, это разговор, а не допрос или пытка. Итак, за полгода Фрол Семенович не решил ваши проблемы. Даже не заказал должный набор костюмов. Зато дал ряд указаний… были среди них обязательные?

– Да. Никаких вопросов, не смотреть в глаза, – тихо вымолвил Луи.

– Так. – Микаэле прошел к окну, полностью раздвинул шторы и некоторое время глядел в парк. Вернулся, сел в кресло. С минуту думал, затем щелкнул пальцами и тотчас получил трубку внутреннего телефона, подаваемую по этому жесту. – Луи, соедините на трешку… хм, неужели спит? Кирилл, вы правы. Удалите «всемогущего» по жесткому варианту. Не надо впадать в дикость, я сказал удалите, через «эль»! Это не предполагает использование петли. О, в переносном? Просмотрите окружение, тщательно. Кроме того, решите осложнения в доме личного секретаря. Кирилл, у меня их всего двенадцать, я удивлен, что вы уточнили имя. И крайне удивлен, что вы допустили само наличие осложнений. Это все.

Луи бережно принял трубку и уложил на рычаг. При этом выглядел совсем подавленным.

– Вы не знали, что у меня двенадцать секретарей? Шесть здесь, два в Иньесе и по одному в ключевых для дел точках мира, вот они наиболее ценные, с правом на самостоятельные решения, я лишь получаю уведомления задним числом. Еще у меня семь партнёров, которые прежде были секретарями и переросли этот статус, – улыбка Микаэле стала шире. – Или вы впечатляюще нелюбознательны, или кошмарно запуганы. Верно второе, вижу. Давайте уговоримся. У нас нет причин становиться друзьями, но вы не раб и не слуга, вы компаньон, причем весьма ценный. Ваш острый ум удачно сочетается с мягким характером и адекватными убеждениями. Унгер Ин Тарри… О, с утра я ударился в генеалогию. Так вот, Унгер жил двести лет назад и был занятным бунтарем. Называл подобных вам людей карандашами, рекомендовал затачивать ваш твердый ум до остроты иглы и не ронять вас. Хрупкость – неизбежное свойство карандашного сердечника. Свойство, а вовсе не недостаток.

Микаэле вздохнул и кое-как удержался от подробных пояснений. Унгер – легенда рода, как и Паоло Ин Тарри. Он, едва ли не единственный, безнаказанно отказался от дара крови в пользу брата. Ушел в храм, купив себе место епископа… И такого натворил, провоцируя реформацию, безжалостно разрубая связи веры и власти! Не зря храмовые архивы Тенгоя утверждают, что энергичный епископ был безбожником и, подстрекаемый бесями, творил непотребство. За ересь его и сожгли. Кстати, основной выгодоприобретатель реформ – король – казнь одобрил, тем вернув себе расположение храма. В архивах Тенгоя не уцелели более тонкие слухи. Мол, странная была казнь. Тело горело столь бурно, будто оно – солома, пропитанная и покрытая воском… и казнимый не промолвил ни словечка, будто он кукла. Впрочем, такие слухи неугодны вере… тем более, если они правдивы. Всю вторую свою, тайную, жизнь старик Унгер отдал сбору легенд о древнейшей семье Элиа, чей дар золота в крови был полнее и сложнее дара Ин Тарри. Гибель Элиа он полагал закономерной и желал обезопасить своей род от подобного несчастья. «Золото – бог и бесь, оно слишком много дает и вовсе уж непомерно много забирает в оплату. А мы всего лишь люди и должны оставаться людьми», – писал в дневниках старый Унгер.

– Луи, вы превосходно острый карандаш, вас даже не надобно точить, —

ободрил секретаря Микаэле. – Вас предварительно отобрали из трех тысяч иных за ум, после из ста приемлемых – за характер и трудолюбие. Наконец, вы лучший из трех, с кем говорил я. Учитесь уважать себя. Это тоже дистанция, но уже между вами и теми, кто через вас пожелает выйти на меня. Луи, даю день отдыха. Вам надо многое обдумать. Идите, если нет ко мне ни одного вопроса.

– Один… можно?

– Один с утра – удобно.

– Вы отдыхаете менее четырех часов. Мало едите. Не имеете пристрастий. Зачем же вы… то есть вам… – секретарь запутался и сник. – Простите.

– Есть ли благо в том, чтобы уродиться Ин Тарри? О, вопрос о свободе и долге неразрешим. Я бы охотно оставил себе лишь сферу искусства. Но обсуждать подобное смешно. Это идеальный вариант, когда имеется пять или шесть родичей, способных к делам, и нет повода для соперничества. Упрощу вопрос, вы добросердечны и думали о малом: зачем изнурять себя, имея все? Вот ответ, но учтите, есть дюжина иных, тоже честных. Я желаю сохранить малую толику свободы, исполняя долг, – Микаэле принял у секретаря халат. Затянул пояс, снова сел и продолжил разбор почты. – Увы, я один несу бремя. Склонен видеть его лавиной, причем там, вплотную, – Микаэле указал за спину. – Я стараюсь не оступаться, выверяю тропу. Вопрос «зачем бежать?» лишен смысла: за спиной лавина. Вижу, у вас готов новый вопрос. Как получается, что в семье Ин Тарри много поколений рождаются сильные бегуны? О, я обещал лишь один ответ.